Этот день я помню очень хорошо. Всех нас согнали в столовую, чтобы очередной охотник до дармовой прислуги выбрал себе подопечного. Я снова забился в угол и наблюдал оттуда, как мои товарищи, выстроившись в ряд, с заискивающими улыбками приветствуют немолодого коренастого человека. Тот неторопливо прохаживался по столовой, внимательно разглядывая детей. Неожиданно он подошел ко мне и, присев на корточки, спросил:
— Как тебя зовут, малыш?
У него было доброе лицо и лукавая улыбка. Я посмотрел в хитрые глаза и ответил:
— Рик.
— А я — дядюшка Генериус, ты можешь называть меня просто дядя Ге. Сколько тебе лет, Рик?
— Пять.
— Ну что, Рик, пойдем домой, — дядя Ге взял меня за руку и подвел к наставнику.
— Я забираю этого, — сказал он.
Этот день был началом моей жизни.
В тот день мне улыбнулась удача, и Луг явил свое милосердие. Иногда я гадаю: а как сложилась бы моя жизнь, не обрати дядя Ге внимания на хмурого, упрямого, вечно ждущего тычка или грубого окрика мальчишку? И что стало с теми, кому повезло меньше? Мне часто снится кошмар: я вижу грязный и холодный воспитательный дом, спальную комнату, двухъярусные расшатанные нары. А на них — дети. Худые, оборванные, голодные. Лица со впалыми щеками, злые, как у хищных зверушек, глаза. Будущие преступники, будущие смертники. Дети любви, никогда ее не знавшие. Маленькие заложники судьбы, отверженные по праву рождения. Бастарды…
— Спасибо, мастер Брохен, — сказал я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше теплоты.
Бастарды…
— Спасибо, мастер Брохен, — сказал я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше теплоты. — Я хочу это оставить.
Гном некоторое время буравил меня маленькими глазками, затем медленно проговорил:
— Я бы сказал, что это очень мудрое решение, господин барон. Если бы оно не было таким глупым.
Уроженцы гор любят говорить загадками, такой уж это народ.
Мастер Брохен выбрал самую тоненькую кисточку, раскрыл пузырек с резко пахнущей черной жидкостью и принялся за работу. Расписывая мое плечо, он бормотал, словно про себя:
— Беда вашей расы в том, что вас слишком много. Поэтому люди и не умеют ценить дар жизни. Для б’хойч ребенок — всегда ребенок, от кого бы он ни был рожден…
Закончив наносить штрихи на мое плечо, гном отошел в сторону, полюбовался на свою работу, затем взял со стола свиток, развернул его и принялся читать вслух длинное заклинание. Гномий язык звучал для меня полной тарабарщиной. Благодаря усилиям дядюшки Ге я немного знаком с эльфийским, плавная напевность которого завораживает. А язык горного народа какой-то лающий, резкий. На нем хорошо, наверное, звучат боевые песнопения, марши и военные команды. Закончив заклинание, мастер Брохен вытряс из крохотной склянки себе на руку щепотку белой пыли и, поднеся ладонь к моему плечу, дунул. Поднявшись в воздух, пыль устремилась к рисунку, и я почувствовал на коже неприятное жжение. Нанесенная кисточкой картинка словно проникала в плоть, вызывая болезненные ощущения. Я поморщился.
— Потерпите, господин барон, — спокойно произнес гном. — Разве это боль…
Он взял кисточку потолще, обмакнул ее в пузырек с розоватой жидкостью и несколько раз провел по татуировке. Боль отступила. Мастер подвел меня к небольшому зеркалу, висевшему на стене кабинета.
Раскинув черные крылья, на моем плече парил гордый ястреб, сжимая в когтях букву «Б» — знак бастарда.
— Вам надлежит явиться в штаб Первого полка для занесения в списки и постановки на довольствие, — сухо проговорил гном и, не слушая моих благодарностей, удалился.
Я надел рубаху и собрался было навестить Галианну, но в кабинет вошел Сэм.
— Мастер Авериус к господину барону!
А это еще кто? Через порог перекатился веселый толстячок и осведомился:
— Уже выбрали?
— Что именно? — ласково уточнил я.
— Как что? — возмутился мастер. — Рисунок для герба, конечно!
— Герба?
— Мастер Авериус прибыл из Геральдического управления, милорд, — пояснил дворецкий. — Вам необходим герб.
— Зачем он мне, Луга ради? — поразился я.
— Чтобы размещать на дверцах кареты, воротах, штандартах, а потом передать вашим детям, — сообщил толстяк. — Вы скажите примерно, чего хотите, а я потом нарисую.
— Рисуйте, — ответил я, снова стянул рубаху и указал мастеру Авериусу на правое плечо.
* * *
— Что ты можешь о нем сказать?
— Он молод, красив, и великолепен в постели.
— Дрянь! Ты испытываешь мое терпение. Что тебе удалось узнать?
— По-моему, невинен, как младенец.
— Значит, ты тоже не справилась. А он хитер! Что ж, мальчишка не оставляет мне выбора. Почему ты хмуришься?
— Ты убьешь его?
— А тебе жаль?…
* * *
Прошла неделя, я понемногу свыкался со своим новым положением. С помощью мягкого руководства Сэма осваивал хорошие манеры. Получил в имперском банке часть причитающейся мне ренты и выплатил слугам первое жалованье. Жизнь налаживалась. Огорчало лишь одно: я никак не мог выбрать время, чтобы навестить дядюшку Ге. Это обстоятельство заставляло меня чувствовать себя неблагодарным и бессовестным человечишкой. Конечно, дядя должен был очень волноваться за своего непутевого воспитанника. Представляю, что подумал бедный старик, когда матросы с «Люсинды» доставили ему товары и рассказали, что меня увели императорские гвардейцы. В свое оправдание могу сказать: у меня действительно не было свободной минутки. То есть такой минутки, чтобы я находился один. К тому же, не оставляло странное чувство, что я все время нахожусь под прицелом чьих-то внимательных глаз. Не хотелось подводить дядюшку под подозрения. А как иначе было передать ему капсулу с пауронием, которую я все время носил в кармане штанов? Между тем я даже по улице не мог пройти, не став объектом чьего-нибудь навязчивого внимания. Уж не знаю зачем: то ли случайно, то ли для благого примера народу, из меня сделали героя. На ярмарках и площадях бродячие артисты устраивали представления под названием: «Спасение императора, или добродетельный бастард», уличные барды распевали баллады в мою честь, а лоточники вовсю продавали дешевенькие, намалеванные на плохой бумаге, но тем не менее вполне узнаваемые портреты вашего покорного слуги.