Наутро, слава Лугу, мне не пришлось обнаружить покойников. Я проснулся засветло и скомандовал подъем. Бродяга, конечно, опять исчез. Возможно, по каким-то своим причинам он мог приходить только по ночам. Проводник уже появился. Он наблюдал за построением роты и, кажется, сам боялся предстоящего похода. Чего нельзя было сказать о мастере Триммлере, к примеру. Выспавшийся гном развил бурную деятельность. Он несколько раз проверил наличие провизии, пересчитал бурдюки с водой и раздал солдатам закупленные накануне нами с Зарайей шаджабы. Затем спел гномий марш, чем заставил меня задуматься: интересно, все дети гор лишены музыкального слуха, или только этот? Наконец угомонившись, мастер Триммлер зашагал рядом с Доббом, с которым за последние два дня очень подружился. За мной же как всегда плелся Дрианн.
— Вы знаете, Рик, — спросил он, — почему пустыня Призраков носит такое название?
— Потому что там погибает много путешественников, — буркнул я.
— Не совсем так. Да, они погибают, но души их навечно остаются в плену пустыни. Они являются путникам, сводя их с ума.
Не могу сказать, что эта новость меня порадовала. Но я решил не переживать по этому поводу, пока не увижу пустыню своими глазами. Вполне возможно, что наставники опять напичкали своего студента непроверенными сведениями. Как в случае с гоблинами. Но проводник, шагавший в голове роты, услышал его слова и подтвердил:
— Да! Многа ходит бродячий душа! Туда-сюда, туда-сюда…
— Ладно, не пугай, пуганые уже! — прикрикнул на него Хамар.
Сначала мы шли по ровной местности, покрытой низкой пушистой травой. К середине дня пейзаж изменился. Теперь среди растительности все чаще проглядывали песчаные проплешины. После привала, прошагав еще часа три, мы оказались в самой Пустыне призраков. Впереди расстилалось бесконечное, покрытое волнами барханов, море песка. Из растительности имелись только желто-коричневые, покрытые длинными шипами, сухие стебли какого-то кустарника. Проводник остановился, сделав роте знак подождать, упал на колени и, обращаясь куда-то вниз, принялся бормотать нечто вроде стихов на своем языке.
— Что он делает? — тихо поинтересовался я у Зарайи.
Мне ответил Хамар:
— Возносит молитву Песчаному богу.
Интересно, что за бог такой? Впервые слышу. Знаю тринадцать богов Аматы, но чтобы Песчаный… Помолившись, проводник, которого, кстати, звали Салим, предостерег нас:
— Далеко в сторону не уходить! Дэви заберет! Или в зыбучий песок попадешь!
Что такое Дэви — не знал никто.
А Салим вместо разъяснений только цокал языком и загадочно щурился.
— Что-то не вижу я тут ни призраков, ни Дэви, — ворчал мастер Триммлер. — И вообще, экая ошибка богов эта пустыня!
Ноги увязали в песке, он осыпался под подошвами, заставляя на каждый шаг затрачивать вдвое больше сил, чем на твердой поверхности. Раскаленный добела солнечный диск безжалостно изливал вниз свои невозможно горячие лучи. Я не уставал мысленно благодарить Салима за совет: шаджаб отлично защищал голову от атак жестокого солнца. Идти в доспехе было совершенно невозможно — через полчаса кольчуги раскалились и начали обжигать тело. Так что мы, в ущерб обороноспособности, избавились от них. По той же причине не водружали шлемы поверх шаджабов.
Мы уныло брели по бесконечному песку, и я уже начинал мечтать об отдыхе. Надоевшее светило коснулось горизонта, и на пустыню упала серо-синяя тень. Я собрался было командовать привал, когда проводник, взвизгнув:
— Нэ смотры! Нэ слюшай! — что-то сунул в уши, зажмурился, обхватил голову руками и уселся на песок.
Пустыня наполнилась шорохами и тихими голосами. Следом появились те, в честь кого было названо это странное, неправильное место. Унылые и бескровные, бледные призраки шли на нас со всех сторон. Робкой стайкой они окружили онемевших солдат.
— Да…да…да…
— Прости… прости… прости…
— Мама…мама…
Их тихие монотонные голоса сливались в единый шелест, и казалось, что это говорит с нами сама пустыня. Что песок поет свою прощальную песню тем, кто обречен погибнуть в его желтой бесконечности.
Иссохший старик в белом одеянии, молодая женщина с распущенными черными волосами, маленький мальчик, прижимающий к груди деревянный меч… Взрослый мужчина, на шее которого зияла разверстая рана, юная девушка, почти ребенок, в изодранной, запятнанной кровью одежде, древняя старуха, взирающая на нас пустыми провалами вытекших глаз…
— Идем…идем…идем…
— Мама…мама…
— Здесь…здесь…здесь…
Они ничего не делали, просто закружились в медленном, печальном хороводе, и шептали, шептали… Звуки их голосов усыпляли сознание, сковывали тело. Я ощущал, что превращаюсь в покорное существо, теряю волю и способность мыслить. Проклятый шелест пронизывал меня насквозь, сводил с ума. Хотелось почему-то пойти туда, к призракам, чтобы остаться с ними навечно, в пустыне, и по вечерам легко скользить по синему воздуху. Без мыслей, без чувств, без желаний… Грудь обожгло, вслед за этим пришло облегчение, и я вспомнил о навязанном дядюшкой обереге от духов. А я-то еще надевать его не хотел… Впрочем, даже действие амулета не могло полностью очистить мой разум от яда, несущегося на крыльях призрачного шепота. Рядом со мной стоял побледневший Дрианн. Его руки плетями безвольно свисали вдоль тела, глаза закатились, из горла вырывался полухрип-полустон.