Раздался повелительный окрик, и круг коричневых тел дрогнул, пропуская уже знакомого мне старика. В отличие от остальных, он не был размалеван, что не делало его менее омерзительным. Следом за ним шли двое молодых мужчин. Один, по всей видимости, слуга или помощник, нес какие-то странные штуки, среди которых был длинный острый нож, другой держал в руках потертый барабан. Установив его в центре круга, дикарь начал стучать ладонью, отбивая четкий ритм:
— Дамп-па, дамп-па…
— Нгиама Унгде-е-е-лу, — протяжно затянул из толпы сильный женский голос.
— Нгиама Унгделу, — подхватили остальные.
— Мевани Унгде-е-е-е-лу…
— Мевани Унгделу!
Аборигены двинулись по кругу, приплясывая и хором повторяя за женщиной слова бесконечной песни. Старик, похоже, местный колдун, неподвижно стоял, вперив взгляд в истукана. Пляска постепенно убыстрялась, тела танцоров извивались, покрываясь блестками пота, выкрики певицы звучали все резче, барабан надрывался:
— Дамп, дамп, дамп!
Вдруг старик хрипло вскрикнул и выбросил вперед руку, указывая на статую. Красные камни в ее глазах вспыхнули, и из них в грудь колдуна ударили два тонких луча. Нелепо дернувшись, он упал, заметался по земле, содрогаясь в мучительных конвульсиях, и мостом выгибая спину. На сморщенных губах выступила пена, глаза закатились, обнажив желтоватые склеры. Дикари продолжали кружиться, барабан не смолкал. Не знаю, сколько прошло времени, но наконец судороги старика стихли. Вздрогнув в последний раз, он моргнул и пошевелился. К нему бросился слуга и помог встать на ноги. Танец замер, дикари остановились, наступила тишина, в которой раздавалось лишь их тяжелое дыхание.
По знаку колдуна четверо воинов освободили Грика от пут, подтащили к камню у ног истукана и уложили лицом вверх. Парня била крупная дрожь, в широко раскрытых глазах бился ужас. Только теперь мне стало по-настоящему страшно. Я больно прикусил губу, стараясь не показать мучителям охватившей меня паники. Мужчины держали руки и ноги Грика, не давая ему двигаться. Старик взял из рук помощника чашу, в которой зеленело что-то густое, желеобразное, выдернул из своего венца перо и склонился над парнем. Грик закричал, и в его голосе звенела невыносимая, смертная тоска. Обмакнув перо в чашу, колдун провел им по губам своей жертвы. Крик резко оборвался. Перо мазнуло лоб, веки и шею солдата. Тело Грика тут же безвольно обмякло, и мне показалось, что дыхание больше не вздымает его грудь. В руке старика появился нож, я дернулся, изо всех сил напрягая мышцы, пытаясь разорвать стягивающие меня веревки. Тщетно. Я бессильно наблюдал, как острое лезвие приближается к груди Грика. Вопреки моим ожиданиям, колдун лишь несколько раз, слегка надавливая, провел ножом по коже, оставив на ней царапины, которые складывались в непонятный рисунок. Дикари сняли казавшееся мертвым тело с жертвенника и куда-то понесли. Толпа расступилась, и шагах в десяти от площадки, на которой происходило действо, я увидел свежевырытую яму. Опустив в нее Грика, мужчины забросали его землей и принялись утаптывать могилу. Я орал и изрыгал проклятия, мучаясь сознанием своей беспомощности. Старик лишь довольно усмехался, и в его расширенных зрачках то и дело вспыхивали красные огоньки. Вернувшиеся от могилы воины подхватили меня подмышки и поставили на ноги. Странно, но решив, что настал мой черед, я вдруг успокоился и даже попытался изобразить что-то вроде улыбки. Однако меня не торопились укладывать к ногам божка. Колдун кивнул своему помощнику и что-то произнес. Тот, к моему изумлению, вдруг заговорил по-галатски, правда, чудовищно коверкая слова.
— Гунган Хванга узнавала, белый сильный.
Ну конечно, гунган, вот он кто! Дикарь продолжил:
— Белый воин будет слуга для гунган Хванга.
Ага, сейчас прямо! После того, что вы сделали с моим товарищем? Но следующая фраза толмача все прояснила:
— Белый воин другой день встанет из земля и будет служить, гунган Хванга взял его душа.
Они сделали из Грика зомби! Зарайя ведь рассказывал о чем-то подобном. Но почему же медлят со мной?
— Белый гунган будет помогай гунган Хванга, Унгделу будет довольна, да!
Колдун, напряженно вслушивавшийся в этот монолог, что-то снова чирикнул, помощник перевел:
— Белый гунган оставайся в племени, наши воины приводи белый человек. Два гунган — хорошо! Делай много слуга, слуга прогоняй двана.
Ах, вот чего они хотят! Чтобы я тоже занялся богомерзким делом, лишая своих же товарищей душ и превращая их в разлагающиеся, покорные не-мертвые тела! А потом руки зомби уничтожат других солдат. Да, плохую службу сослужила мне вчерашняя демонстрация заклятия перед восхищенными аборигенами! Похоже, меня приняли за могущественного мага. Потому и руки так стянули, боятся, что заколдую.
— Если белый гунган не хотеть, гунган Хванга делать его так! — выразительный жест в сторону могилы, в которой зарыт несчастный Грок.
Значит, парня угробили лишь для того, чтобы припугнуть строптивого белого колдуна: вот, мол, что тебя ждет, если не согласишься! О Луг, если бы у меня были развязаны руки!
Не знаю, может, я поступил безрассудно. Кто-то скажет, что надо было схитрить, потянуть время… Думайте что хотите… Я плюнул в его мерзкую старую рожу. На этом переговоры были закончены.