Я закрыла глаза. Я стиснула веки, пытаясь затолкать обратно непрошенные слезы. Вулх, почуяв, что мне горько и больно, встревоженно лизнул мое запястье горячим языком.
— Понимаешь, Одинец, — хрипло сказала я, — жил в доме у Беша старый забулдыга Унди. И очень, понимаешь, он был хороший человек. Даже не знаю, откуда у него враги нашлись. Если бы я знала, что его могут убить, Одинец, я бы его не отпустила. Понимаешь?
Кажется, вулх понимал. Да и кому понять оборотня, как не другому такому же? Я проглотила остаток слез. Слезы были жгуче-горькими, невкусными. Как тогда, в день смерти Унди.
Это был жаркий четтанский день. До праздника красного урожая оставалось всего два дня, и айетотский люд готовился к торжествам. В доме Беша тоже было оживленно. Бешевы ребята собирались успеть на празднике все сразу — и подраться в свое удовольствие, и по девкам пройтись, и самогона выпить, и побольше денег отъять у гуляющих горожан в свою пользу.
Я забралась на крышу, пинками согнав с удобного места двух разнежившихся котов, и лениво наблюдала за суетой во дворе. Мне было наплевать на праздник урожая. Я тогда еще не пила вина, не гуляла с парнями… и даже Карса, не говоря уж обо мне, еще не убила ни одного человека. Я была глупой девчонкой, и мне было наплевать на все то, что составляет содержание взрослой жизни. И я не знала, что последний день моей счастливой беззаботности уже настал.
Скользя взглядом по пыльным крышам соседних домов, я вдруг краем глаза заметила движение на улице, у наших ворот. Я еще успела подумать
— странно, улица только что была пуста, откуда же взялся человек перед воротами? Даже если бы он с неба свалился, я бы со своей крыши заметила.
Мысль промелькнула и исчезла, потому что в следующий миг я уже катилась кубарем по чердачной лестнице.
Я вихрем промчалась через двор и распахнула ворота.
Он уже не пытался привалиться к деревянной калитке. Он лежал на земле, и пыль под его головой медленно чернела, напитываясь кровью. Красная кровь текла у него из-под опущенных век, а над нашими головами безжалостно пылало жаркое небо четтанского дня.
— Унди… — выдохнула я, опускаясь в горячую пыль и осторожно приподнимая его голову. — Как же ты, Унди? Ну ничего, я сейчас… Унди? Ты меня слышишь? Унди!!!
Его губы с видимым усилием шевельнулись, но слов я не расслышала. Глотая жгуче-горькие слезы, я склонилась к единственному человеку, который был мне дорог под солнцами.
— Иль… — сказал Унди и замолк. Потом судорожно вздохнул и добавил: — Гор.
Слипшиеся от крови ресницы дрогнули в последний раз. Губы расслабились, рот приоткрылся, и лицо Унди вдруг стало чужим до неузнаваемости. Я вздрогнула. Струйка крови сбежала по щеке Унди и обожгла мне запястье.
Хлопнули створки ворот. Кто-то из людей Беша выглянул посмотреть, что происходит, и почему так тихо. И сразу стало громко. Несколько самых расторопных бросились в разные концы улицы — нагнать убийцу, который посмел напасть на человека Беша у самого бешевского логова. Я понимала, что смерть Унди их не слишком огорчила, что они рванулись разыскивать убийцу не столько из-за Унди, сколько потому, что тот нарушил территорию шайки — и все равно чуть не побежала вместе с ними.
Но я еще с крыши видела, что улица была пуста от перекрестка до перекрестка.
Умирающий Унди появился словно бы ниоткуда у самых ворот. А его убийца не появлялся вовсе. И это было странно, чудовищно, непонятно — но мне было слишком больно, чтобы я могла еще и удивляться. Или пугаться. Или пытаться понять.
Я словно приклеилась к столбу, не в силах сделать даже шаг в сторону. Меня отодвинули с дороги, как неживой предмет. Бездыханное тело Унди затащили во двор, прибежала старая повариха Фонья и заголосила над телом, на ее вопли откликнулись собаки — и наши, и соседские…
А я, когда наконец смогла шевелиться, убрела прочь, чтобы ничего этого не видеть. Все случилось так быстро — так быстро, так непонятно и так непоправимо. Я не могла поверить, что Унди больше нет. Я шла, спотыкалась, оборачивалась, смотрела на неровную цепочку своих следов в пыли и бессмысленно повторяла «Как же так? Ну как же так?» Мне хотелось идти, не останавливаясь, пока хватит сил — чтобы моя безнадежная боль устала брести следом и осталась позади. Мне хотелось не думать, не чувствовать, не существовать в этом глупом и несправедливом мире, где можно вот так запросто потерять человека.
Навсегда потерять. Насовсем.
Четтан равнодушно смотрел на меня из небесной выси. Светилу было безразлично, что старый пьяница Мышатник больше не увидит его…
И ведь я даже не поняла последних слов Унди. Я не знаю, что они значат. «Иль» и «гор»… Или это было одно слово? «Ильгор»? Что хотел сказать мне Унди, умирая? Что?
Его хоронили на следующий день. И Беш, и могильщики, и отпевавшие покойника Чистые братья — все торопились покончить с неприятным делом до праздника урожая. А я была рада, что похороны моего учителя пришлись на синий, меарский день, и мне не надо быть вместе со всеми на кладбище. Ну, а Карсу туда, понятное дело, брать не стали.
Быть может, мне хотелось оставить себе лазейку — возможность думать об Унди так, словно он когда-нибудь вернется? Глупо, конечно. Но… ведь я не видела своими глазами, как засыпают землей его тело.