Дождь все усиливался; на небе не осталось ни единого просвета. Земля медленно раскисала.
Вскоре я решил, что хватит месить грязь. Моя магическая одежда, как выяснилось, не промокала, сапогам влага тоже ничегошеньки не могла сделать, но идти сквозь мутную пелену дождя хотелось все меньше. То есть, сквозь дождь идти совсем не хотелось. Да и не сквозь дождь тоже. Просто, я знал, что идти надо. Но сперва — отдохнуть, и, если повезет, переждать непогоду. И я полез в двумех, достал клетчатую попону, которой укрывал бы Ветра на стоянках, заберись я далеко на север, укрепил веревочные петли на седле, воткнул в самое на взгляд мокрое место короткий составной шест и набросил на него второй край попоны.
Получилось плохонькое подобие навеса, но от дождя оно прекрасно спасало. А на большее я и не претендовал.
Ветер стоял спокойно, только изредка переступал с ноги на ногу, отчего мой импровизированный навес колыхался и с краев стекали тонкие водяные струйки.
Только бы долго дождь не продлился. Времени потеряю… Хотя, отдохну да сил поднаберусь, что тоже в моем теперешнем состоянии нелишне.
Карса, тоже не пожелавшая мокнуть, забралась под навес и привалилась рыжим боком к моим сапогам, свернувшись калачиком и подобрав намокшие лапы. Я сидел на двумехе, брошенном на землю. Не в луже же сидеть? А двумех все равно непромокаемый. Я вспомнил, как переправлялся через Юбен под Лиспенсом, где он шире всего. Надул тогда такой же двумех, перевязал обе горловины шнурком и плыл, держась за двойной пузырь… Паромщики даже рты при виде меня поразевали, как выброшенные на берег окуни. Спасибо Унди Мышатнику, научил плавать меня по-всякому, и без ничего, и при помощи самых неожиданных предметов.
Многим в этом мире я был обязан старине Унди, упокой Тьма его непостижимую душу. Иногда мне кажется — Унди прекрасно знал, что я оборотень. Но почему-то держал эту тайну при себе. Не знаю почему.
«А что, если он и сам был оборотнем?» — вдруг подумалось мне. Это многое бы объясняло… Но уж слишком невероятным было такое предположение. Слишком невероятным, чтобы быть правдой.
Хотя, порой оказывается, что самое невероятное объяснение и бывает правдой. Сплошь и рядом. Впрочем, мне все равно не проверить свои догадки: тело Унди приняла земля пять кругов назад. И лишь Тьма знает, где бродит сейчас его полная загадок и тайн душа. Но я точно знаю, что оттуда не возвращаются.
Я развел небольшой трескучий костер, собрав охапку корявых, не слишком успевших намокнуть ветвей, и принялся ощипывать несчастную куропатку. Карса отнеслась к этому с величайшим равнодушием.
Путника я заметил совершенно случайно. Пошевелился, зашипев от боли в боку, взглянул из-под капюшона и увидел. Он подходил со стороны Ветра. Наверное, хотел остаться незамеченным как можно дольше.
Я не доверяю людям, которые пытаются оставаться незамеченными. С детства не доверяю. Впрочем, я вообще не доверяю людям. Похоже, что только благодаря этому я еще и жив. Но тут я почему-то расслабился. Может быть, потому, что порядком ослаб.
Путник был одинок и худ, как жердь. По одежде его я не смог определить, ни откуда он, ни кто он. К тому же, одежда намокла. Что можно сказать о хозяине по мокрой одежде? Практически ничего.
— День добрый, мил-человек, — поздоровался путник, вплотную приблизившись к моему навесу. Никакой поклажи у него не было. Даже сумки. И оружия не было, только кривой хадасский кинжал в кожаном чехле на поясе.
— Добрый, — проворчал я. — Где же он добрый? Вон, как льет.
Дождь и вправду усилился. Впрочем, это меня радовало: сильный дождь непременно скоро закончится. Вот если бы зарядил нудный и слабенький, «грибной», этот мог бы идти и неделю. Так что уж лучше пусть небо разверзнется и бросит на землю неистовый, но короткий ливень. А потом пусть тучи расползаются и уступают место синему, как вода в реке, Меару.
— Позволь укрыться от дождя, — попросил путник, опасливо косясь на лежащую у моих ног карсу.
— Укрывайся, — сказал я и подвинулся. Карса подняла голову на несколько секунд, внимательно оглядела путника, устрашающе зевнула и вновь замерла, прижавшись к моей лодыжке. — Сейчас еще и закусим вот этой птицей.
Ветер (я не имею в виду своего верного коня — просто ветер), заглянув под попону, разметал мокрые перья куропатки.
— Сейчас еще и закусим вот этой птицей.
Ветер (я не имею в виду своего верного коня — просто ветер), заглянув под попону, разметал мокрые перья куропатки. Но даже будь они сухими, они сразу же упали бы на землю, сбитые тяжелыми каплями.
Путник, пригнувшись, спрятался от дождя и опустился на двумех слева от меня.
— Меня зовут Гасд. Я отшельник.
— Бонам, — солгал я. — Из Гурунара.
— Из Гурунара? — удивился Гасд. — Издалека!
— Да уж, — согласился я. — Забрался чуть не на край света…
— Я бывал в Гурунаре, — сказал Гасд, ерзая на двумехе. Кажется, ему под задницу угодила шкатулка с пещерными самоцветами. Надо будет приглядывать за этим отшельником, чтоб не спер чего… Кошель с монетами, например, или самоцветы. Или пряности. Странно, кстати, что мою поклажу не успели разграбить в Запретном городе. Только плоды многодрева сожрали на месте.