Эх-ма! Попадись все диковины пути в моем родном мире, где-нибудь поближе к Юбену, я б такое дело затеял! Клянусь Тьмой и Небом — границы Диких земель сильно отдалились бы на запад!
Но сначала нужно отработать память. Я покосился на висящий в зените Меар и пустил Ветра галопом.
Впереди смутно маячил одинокий пологий холм, а на самой макушке его чернела каменная плита. Десять монет против одной, что там есть надпись!
Корняга зашевелил корешками, хватаясь за ремни курткоштанов, а карса лениво потрусила следом. Еще один шаг к У-Наринне. Еще один шаг.
Кажется, мы успеваем. Если в ближайшие дни не произойдет ничего особенно неприятного. Хотя неприятности имеют обыкновение случаться именно тогда, когда способны наиболее сильно повредить. Так что повременим с беспочвенными радостями и победным громом военных труб.
Конь впечатывал подковы в гладь залитой синим днем равнины. Стена из скал осталась позади. Да здравствует скорость и оба Ветра — один свободный, второй друг!
Холм медленно полз навстречу, словно панцирь исполинской черепахи. Ветер рысил так ровно, что я почти не подпрыгивал в седле. Плита на вершине холма из черной медленно обращалась в темно-серую.
В гору Ветер пошел тяжелее — спасибо Стражу, я сообразил, сколько в нас железа, а оно весит, известное дело, немало! Но Ветра это задерживало не слишком. Кажется, я уже упоминал, что говорил Унди (упокой Тьма его нетрезвую душу!) по поводу доброго скакуна.
На вершине я соскочил на гладкую, омытую многими дождями и облизанную терпеливым временем землю. Корняга немедленно сполз с плеча и заскрипел корешками, разминая их. Камень косо высился совсем рядом, глядя плоской стороной на север. Как я и полагал, на нем была выбита какая-то надпись, но письмен подобных я никогда прежде не встречал. Они были непохожи на письмо людей из-за Юбена, на затейливые сплетающиеся узоры-буквы хорингов, на старинную клинопись Хадаса. Правда, угадывалось нечто общее с полустертыми знаками на стенах пещер северных варваров, но сами варвары разучились писать и читать еще до прихода первых ледников, а секрет древних знаков давно утратили. Неудивительно, что до сих пор никто не разгадал смысла тех надписей.
Боюсь, что камень, серой тушей застывший передо мной, так и останется немым. Те, кто научил его говорить, явно не позаботились научить хоть кого-нибудь слышать его слова.
Я тупо таращился на несложные закорючки, гадая, что же они могут означать.
— Три монеты! — неприятный голос заставил меня вздрогнуть.
Я тупо таращился на несложные закорючки, гадая, что же они могут означать.
— Три монеты! — неприятный голос заставил меня вздрогнуть. — Всего лишь три монеты, и я расскажу тебе, что написано на камне.
Обладатель неприятного голоса был стар, морщинист, бородат, а росту в нем случилось не больше, чем в Корняге.
— А с чего ты взял, будто я отдам тебе деньги? — осведомился я подозрительно. Всегда ненавидел попрошаек! Хотя это чучело явно пытается изобразить, что продает знание, истинная его природа от меня не укроется: попрошаек я нутром чую за добрую милю.
— Если ты хочешь знать, что здесь написано — отдашь, — уверенно сказал карлик. На чем могла зиждиться его уверенность, я пока не понимал.
— А с чего ты взял, будто я хочу это знать? — тем же неприветливым тоном задал я второй вопрос. Однако карлика было трудно смутить.
— Раз стоишь здесь, значит, тебе предначертано выбрать один из путей. Пока не прочтешь надпись, ты его не выберешь. А пока не заплатишь, не прочтешь.
Вот как! Интересные веники. Не слишком ли много тебе известно, а, недомерок?
У меня, безусловно, имелись три монеты. У меня имелось куда больше трех монет, да к тому же я мог расплатиться и не монетами, а самоцветами, или, там, пряностями. Но потому все это у меня и не переводилось, что я не спешил делиться своим кровно заработанным с разными пронырами вроде этого.
— Послушай, борода, — я сменил тон на выдержанно-миролюбивый. — Неужели я похож на человека, у которого есть целых три монеты?
— Та похож на человека, — нагло ухмыльнулся карлик, — у которого есть целых сто тридцать семь монет в кошеле на дне вот этого двумеха, тридцать монет рассыпным серебром в другом кошеле — в сумке, шестьдесят три самоцвета в шкатулке рядом с первым кошелем, в двумехе, по тридцать четыре меры хадасского перца и корицы…
Я невольно разинул рот. Тьма! Да я сам не знал, сколько именно у меня осталось монет!
— …я уж не говорю об оружии и мелких, но ценных безделушках, которыми можно расплатиться, — закончил карлик. — Так что не пудри мне мозги, уважаемый.
— М-да, — протянул я. — Может, ты заодно знаешь, как меня зовут?
— Нет, — спокойно ответствовал карлик. — Это мне ни к чему.
Но ухмылка и не подумала сойти с его самодовольной бородатой рожи.
— А теперь меня послушай, грамотей, — я резким движением схватил его за ворот и рывком приподнял в воздух. — Сейчас я возьму нож, который тебе так по нраву. Вот этот, хадасский. И вспорю тебе брюхо. А потом затолкаю тебе кишки в глотку. Идет?
Карлик изумленно мигнул.
— Но… я же тогда не расскажу тебе о надписи!
Я рассмеялся. Далась ему эта надпись! Путь к У-Наринне я и так видел яснее ясного. С холма на юг, а потом отклониться к востоку немного. Всего и делов-то, что прислушаться к себе.