— Их доктор застукал с Фазилькой и Ахматом, прописал гору митаминок и посадил под домашний арест. Ты выйдешь?
— Да.
Первый этаж — не высоко. Я надел шорты, чтоб с карманами, сандалеты, кепку, всю в полумесяцах, перемахнул через перила и спрыгнул в сухую траву.
— Погнали на водокачку? — спросил я Танечку.
— Давай. Еще дядя Ясель скоро привезет вату. У тебя есть денежки?
Я с гордостью вынул из кармана пять желтых монеток с угловатыми орлами и арабской вязью по окружности.
— Ого… — уважительно сощурилась Танечка. — Давай купим, а потом на водокачку.
— Давай. — мне было жалко, но мама говорила, что о девочках надо заботиться.
Мы оббежали дом и вышли во двор, куда выводили подъезды всех трех «наших» пятиэтажек. Там, как обычно, ходили козы, оставляя в пыли черный горошек какашек. Они копались мордами среди мятых картонных коробок и отмахивались хвостами от мух, но те их все равно донимали и козы жалобно блеяли. Дядю Яселя как всегда было слышно издалека, потому что он звенел в колокольчик, когда вез свою тачку со сладкой ватой и ледяной «Кока-колой» в стеклянных бутылочках с талией.
Мы рванули через двор, на ходу выкрикивая:
— Дядя Ясик привез свой тарантасик!
Правда слушать было некому — пойманные за игрой с арабчатами друзья, томились в прохладных застенках квартир, а у остальной мелюзги не было денег на вату.
Дядя Ясель вкатил тележку во двор и стал громче прежнего названивать в свой колокольчик. Мы подбежали, даже на такой короткой дистанции обливаясь потом.
— Маркаба, валад! — поздоровался дядя Ясель.
— Маркаба. — ответил я, подыскивая подходящие слова на арабском. — Мэ уа самат.
И пальцами показал «два».
Дядя Ясель понял — он почти всегда понимал, что говорят дети. Откупорил две бутылочки «Кока-колы» и дал два пакетика голубой ваты. Я протянул все деньги, забрал покупки и отдал Танечке ее долю сладости и прохлады.
— Фулюз. — напомнил дядя Ясель и протянул сдачу.
— Шукран! — хором поблагодарили мы и направились к водокачке.
Там можно было купаться. Не всегда, конечно, только когда дежурил старый немой араб — он давал детям плескаться в отстойнике.
— Ты знаешь, кто там сегодня? — спросил я у Танечки.
— Нет. — пожала она плечами и развернула сахарную вату с вплавленными в нее голубыми горошинками.
Мы дошли до края двора, наслаждаясь тающей во рту карамелью и пузырящейся влагой. Дальше ходить было нельзя, это был наш свой, специальный край Ойкумены. Только для нас — семилетних жителей «русских домов». Невидимая, но явственная граница. Зато в обратную сторону можно было заходить гораздо дальше, за дорогу, за дальний дом и даже доходить до небольшой пальмовой рощицы. Оттуда было видно «наши» дома и слышно, если мама позовет к обеду. Еще дальше была пустыня.
Но на самом деле мы всегда заходили за край. Каждый день. Главное было не попасть на глаза доктору. В этом и был главный смысл всех наших прогулок — зайти за край и найти там что-нибудь новое.
В этом и был главный смысл всех наших прогулок — зайти за край и найти там что-нибудь новое. Мир за краем был невероятно огромен, не понятен и сильно отличался от всего, что говорили родители. В нем не было красных стен Кремля, Первомая, дедушки Ленина и грозного Министра Обороны, который то и дело высылал из Советского Союза приказы, из-за которых отца почти не бывало дома.
Зато в нем было столько всего… Время от времени мы назначали разведчика из тех, чьих родителей не было дома, чтоб раньше времени не поднялся шум и чтоб можно было, не шатаясь толпой, найти что-нибудь интересненькое. Доктора в такие часы мы брали на себя, добровольно заходя к нему в квартиру за кислющими «митаминками». Сегодня родителей не было ни у меня, ни у Танечки, но и прикрыть нас было некому, поэтому мы нерешительно остановились на невидимой черте, проведенной между нами и миром.
Вата была очень вкусной, а «Кока-кола» кололась, как всегда. Но солнце припекало и стоять на одном месте было не очень приятно.
— Может не пойдем? — осторожно предложила Танечка. — Мне что-то не очень хочется купаться. К тому же Лешка, ты не знаешь, кидался в молодого араба камнями. Если поймает, будем сидеть под арестом. Хочешь, я тебе покажу новое место, которое Ксюха разведала? Она только мне показала, а Лехе нет, потому что этот дурак бабахнул у нее над ухом из своего «семилетника» и у нее гудело целый час до неба.
Лехе было уже целых одиннадцать лет, поэтому свой хромированный капсюльный револьвер, неотличимый от настоящего, он назвал «семилетником», подчеркнув его главное назначение — пугать семилетних друзей. Зато Алеша был лучшим разведчиком и лучшим драчуном в редких стычках с арабчатами. С ним было не страшно. Раньше он жил в Корее и знал борьбу, в которой бьются ногами.
Ксюша была его любовницей, все это знали. даже последняя мелюзга, но обзываться боялись — Алеша мог догнать и оттаскать за уши любого. Они часто ссорились по пустякам и скорее всего так никогда и не поженятся, а Ксюша еще любила после ссор подстраивать Лешке мелкие пакости. Но даже за это он не таскал ее за уши.
— А что на том месте? — спросил я, чтоб не переться куда-нибудь из-за девчонских пустяков.