Сначала зачесались руки, потом кожа на ребрах. Словно капельки пота стекают по коже. Захотелось ощупаться — осознанных тактильных ощущений не хватало катастрофически. Это даже злило. Но Дворжек с некоторых пор предаваться бесполезным эмоциям. Чешется? Ну и фиг с ним. От этого не умирают.
Однако невозможность движения удручала. Странное чувство, будто разум существует отдельно от тела. Дворжек закрыл глаза, но ничего не изменилось. Та же темнота.
— Эй! — как можно громче позвал он.
Получилось гораздо тише, чем мечталось, но достаточно, чтобы услышали. Никто не ответил.
— Свинство… А если я в туалет захочу?
По всей видимости здесь это никого не интересовало.
— Ну и ладно… — равнодушно выдохнул Дворжек. — Вам убирать.
В туалет не хотелось.
Еще через какое-то время сонная скука отступила, сменившись тревогой.
Плен — это плохо. Это самое страшное, чего он в жизни боялся. Несвободы. Дворжек не представлял, можно ли вообще сбежать из этого места, да еще и не чувствовал себя готовым к побегу.
Он постарался расслабиться и представить собственное тело со стороны. Получалось плохо, такая обработка без следа не проходит. Пришлось сосредоточиться и продолжить мысленные упражнения. Больше все равно было нечего делать, а это занятие по крайней мере приносило реальную пользу.
Так, напрягая воображение и рисуя перед мысленным взором все более сложные картинки, Дворжек уснул.
Но это был не совсем сон. Полудрема. Воспоминания детства замелькали словно кадры яркого фильма.
Накрытый стол, полная квартира пьяных гостей. Окно распахнулось, его закрыли. Никого не волновало, что там было на подоконнике, что упало. Никто даже ничего не заметил. Танцевали, шутили, смеялись.
А маленький Дворжек сидел над раздавленной куклой и плакал. Это была последняя память о двухгодичной поездке с мамой в Японию — вырезанный из дерева самурай, в синем шелковом кимоно, с двумя почти настоящими мечами за поясом.
От неосторожного башмака дяди Игоря кукла пострадала чудовищно. Сразу было видно — не починить. Хотелось выть, а не плакать, оставалось только уйти в свою комнату и зарыться лицом в подушку. Он впервые по настоящему понял, что потеря может быть безвозвратной.
Никому до этого не было дела. Танцевали, шутили, смеялись.
— Сережа, ты где? — окликнула Дворжека сильно пьяная мама.
— Я пойду на улицу. — отозвался он через дверь.
Тетя Зина тоненько захохотала над чьей-то шуткой.
Дворжек спрятал куклу под рубашку, вышел из комнаты и прошел сквозь танцующих гостей, нарочно цепляя плечами. От него отклонялись, не прекращая веселья. Хотелось их всех убить.
Он прошел на кухню и взял коробок спичек.
Снова дорогу плечами. Наступить бы кому-нибудь на ногу…
Через двор, через парк, на пустырь, чтоб подальше от дома, чтоб никогда не вернуться. Стало легче. Воздух пах дымом. Раскаленное солнце врезалось краем в крыши домов.
Сесть бы на поезд, в товарный вагон и чтоб рельсы пели, закатное солнце било бы в щели и ветер в лицо.
Звякнул трамвай.
Мацудайра-сан говорил, что любимые вещи нельзя выкидывать. Даже если приходят в негодность. Их надо хоронить как людей, потому что все вещи, жившие с человеком, имеют душу. В Японии даже есть праздник сожжения кукол.
Дворжек представил, как его погибший самурай лежит на помойке и пошел собирать сучья. Нашлось мало, зато удалось отыскать и сломать деревянный ящик.
Первая спичка сломалась, зато вторая зашипела головкой и полыхнула желтым горячим пламенем. Дворжек защитил огонек ладонью, обжегся. Сначала занялись веточки, потом ветер вырвался из-под ног и услужливо перебросил пламя на доски. Узкая струйка дыма протянулась к вечернему небу.
Раньше Дворжек думал, что похороны — это грустно. Сейчас понял, что нет. Если бы даже удалось починить куклу, это было бы хуже. Надтреснутое великолепие не впечатляет. А так…
Рука уверенно бросила самурая в костер. Яркие искры взметнулись в небо. Теперь он навсегда останется в памяти красивым и грозным. Сначала занялось кимоно, потом деревянное тело, и когда прогорела шея, голова склонилась в коротком благодарном поклоне. Дворжек ответил.
Огонь опустел быстро.
Огонь опустел быстро.
* * *
Огонь опустел быстро.
Ветер попробовал раздуть газетный пепел, но гореть было нечему. Фели отвела взгляд.
— Может не надо было? — неуверенно спросил Деня.
— Надо. Ты сам говорил. Через два дня бездомной жизни мы уже ничем на них не будем похожи. Только спалимся. Любой мент с первого взгляда поймет, что двадцатилетний мальчишка в куртке металлиста и девушка в нестиранных джинсах не могут быть офицерами ФСБ. Так что лучше сразу избавиться от удостоверений. Меньше соблазнов. Эти бумажки можно показывать только с поддержкой телепатии.
Денис пожал плечами и спрятал зажигалку.
— Тебе виднее, ты командир. Меня больше волнует, где мы будем прятаться от солнца.
— Чердак тебя для начала устроит?
— А почему не подвал? — удивился вампир.
— В подвале душно и грязно. Летом лучше чердак. Пойдем. Я помню, тут рядом должна быть пожарная лестница во дворе. Я два года прожила на улице…
— Я уже догадался.
В эту ночь пьяных прохожих было не меньше, белые ночи еще не устали сворачивать людям мозги. Но город затихал. Затихал постепенно. Дом за домом. Квартал за кварталом. Он будто медленно растворялся в пространстве, становясь все менее реальным.