— Убивать меня не советую. Сразу получите штрафное очко, вдобавок вам придется заплатить пеню плюс пять золотых за живую воду, она у нас недешевая, плюс двадцать копеек за оживление. Так что берите билеты, дешевле выйдет, и счастливого пути!
— А он большой, этот лабиринт? — заинтересовался Попович.
— Большой! — с гордостью ответил вратарь. — Здесь только так, для наглядной агитации. А по-настоящему… у нас весь белый свет вот где! — Мужичонка сжал руку в кулак. — Лабиринт препятствий, он — везде. И там… — он показал на запад, и там… — он кивнул на юг. — Но это только для богатырей. Простые-то люди препятствиев не замечают. Они их, хе-хе, обходют!
— На, держи, на всех! — Илья без колебаний протянул ему золотой. Вратарь тут же извлек из сумочки пригоршню медяков и принялся нудно отсчитывать сдачу. Муромец не выдержал.
— Сдачу оставь себе. Билеты давай!
— Спасибочки! — расцвел мужичок, отрывая от специальной катушки коротенькие синие листочки. — Вот, держите, только не потеряйте. В середине лабиринта будет контроль. И это… Все время сворачивайте налево, быстрей дойдете.
— А что, бывало, и не доходили? — поинтересовался Попович.
— А что, бывало, и не доходили? — поинтересовался Попович.
— У нас всякое бывало! — вздохнул мужичок. — Курсы-то богатырские. А с богатырей спрос особый, послаблений никаких. Ну желаю успеха!
Он махнул друзьям вслед и снова куда-то спрятался.
Богатыри пошли по узкой песчаной дорожке, окруженной высоким колючим кустарником. Кустарник злобно щерился длинными острыми шипами, и разглядеть, что там за ним, было совершенно невозможно.
Дорожка прихотливо извивалась, петляла и вскоре привела к дощатому павильону.
— «Комната смеха», — прочел Яромир и в нерешительности остановился. — Нас что, щекотать будут? Не позволю!
— Как же, тебя пощекочешь, — проворчал Илья и первым шагнул в открытую дверь. Это было просторное помещение, заставленное зеркалами. Муромец кокетливо поправил фиолетовый парик и подошел к зеркалу. Богатыри потянулись следом.
— Ну-ка, что там?
— Да погоди ты, дай на себя полюбоваться!
Однако любоваться не пришлось. Отражения, созданные кривыми зеркалами, не радовали. Илья зачарованно уставился на худого, как жердь, человека в похабном парике.
— Неужели это я? — ахнул он, хватаясь за голову. — Вот так харя! А губищи-то… тьфу, мерзость! А уши… вот уж никогда не думал, что я такой тощий, да еще этот парик!
Богатыри, холодея от ужаса, перешли к другому зеркалу. Тут они неожиданно превратились в мелких пузатых карликов.
— Разврат! — мрачно бросил Яромир, разглядывая себя. — Теперь понятно, почему меня девки не любят.
— А меня? — горестно вздохнул Илья. — Выходит, Зойка-каракатица по сравнению со мной — душа-девица!
Следующее зеркало превратило богатырей в кривых сморщенных стариков, изогнутых как знак вопроса.
— Упыри! — сурово констатировал Добрыня. — Братцы, пошли отсюда поскорей! Недобрые здесь дела творятся!
Однако любопытство оказалось сильнее страха, и друзья вышли не раньше, чем обошли все зеркала.
— А в чем фишка-то? — спросил Яромир, когда павильон скрылся за поворотом. — Вроде насмешить обещали?
— Наверняка перепутали, — сказал Илья. — Нужно было написать «Комната ужаса». Никогда бы не подумал, что я сам на упыря похож, все-таки хорошо, когда зеркала нет!
До следующего павильона друзья шли, самозабвенно рассуждая о рыцарских добродетелях и о том, что внешность это еще не все. Следующий павильон назывался «Комната печали».
— Если у них смех таков, то какова же печаль? — снова озаботился Илья.
— Самая хреновая, — предположил Яромир. — Пошли, братцы, нас уже ничем не напугаешь!
Комната печали оказалась музеем павших богатырей. Друзья остановились перед красочным портретом, на котором был изображен здоровенный бугай в черкеске, с бритой головой и вытаращенными глазами. Под портретом было написано:
«Богатырь Абрау-Дюрсо. Сожран пещерным медведем после совместной пьянки».
— Ну и ну! — поразился Илья, и неожиданно залился тихим лающим смехом. — Вот чудило, нашел с кем пить! А это кто?
Они перешли к следующему портрету.
Тощее, как у скелета, лицо с длинными кошачьими усами еще больше развеселило друзей.
— Ну этого и блоха задавит! — изрек Муромец. — Тоже мне богатырь. Ну-ка, что там написано?
— Тонкий ход, — прочел Яромир и скорчился в приступе хохота. — Во здорово! Еще какой тонкий!
— Ты сам-то понял, чего прочитал? — сказал Попович. — Написано: дон Кихот, богатырь гишпанский. При рождении сошел с ума. Прославился честностью и благородством, за что был бит и унижен. Желал осчастливить человечество, но пал от зависти клевретов.
— Этого действительно жалко, — сказал Илья, смахивая нежданную слезу. Если буду в Гишпании, отомщу, пришибу клевретов и осчастливлю человечество. Вот ведь какой богатырь! Хоть и глупый, а добрый. Ну прям как я!
— Ты не глупый! — возмутился Яромир. — Ты очень умный!
— Ты, Яромирка, просто не в курсе, — вздохнул Илья. — Я дуб дубом! Был бы поумней, жил бы как боярин Матвеев. А меня все подраться тянет. Кровь-то дурная, так и зудит! Ну ладно. А это что за чудо? — Он остановился напротив следующего портрета.