— Не совсем подходящее для рыцаря деяние это — бросаться пищей…
Но в голосе у Клоти определенно звучала благодарность, так что протест против данного деяния был чисто формальный.
Серега подтащил табуретку к столу и с размаху уселся на нее. Затем обхватил ладонями кулак леди Клотильды, лежавший на столешнице.
Кулак вздрогнул. И рука леди Клотильды развернулась в его ладонях, как цветок поутру под лучами солнца. Щеки леди, очерченные красивыми, твердыми линиями, заалели темно-розовым цветом, моментально напомнившим Сереге пенку на кипящем смородиновом варенье.
И рука леди Клотильды развернулась в его ладонях, как цветок поутру под лучами солнца. Щеки леди, очерченные красивыми, твердыми линиями, заалели темно-розовым цветом, моментально напомнившим Сереге пенку на кипящем смородиновом варенье. Ароматную и сладкую.
— Клоти…
— А у нас все хорошо, — поспешно перебила его девушка. — И наследник твоего герцогства жив-здоров, и его малолетнее величество король Зигфрид благополучно подрастает. Прямо в замке Чехура, под присмотром прапора ордена Палагойцев. За смердами, коих ты спас от Священной комиссии…
— Да это не я их спас, — возразил Серега, — скорее они меня спасли…
Клоти скептически повела бровью. И металлическим тоном повторила:
— За смердами, коих ты спас…
Ну да, смерды не могут спасти герцога — для Клоти это догма. Вот герцог смердов — это да, это пожалуйста. Серега подумал-подумал — и кивнул согласно. Платон нам, конечно, друг, но мир с женщиной всего дороже, даже и истины.
Клоти продолжила:
— За ними приглядывают, должности в замке им определили, текулли наш тоже при делах — удалился в подвалы замка Дебро, желает жить там в комнатах своего предка, думать о возрождении, как он говорит…
Серега восхищенно смотрел на Клоти. Темно-розовая краска уже слегка поблекла, но по впалым щекам еще лежали розовые тени, персиково оттеняя легкий пушок.
— Клоти… Я даже мечтать не смел, что снова тебя увижу! Какая же ты… Какая…
— Сэр Сериога, — насупившись, хмуро сказала леди Клотильда. — Друг и соратник ты мой по странствиям рыцарским. А раз так, то не пристало нам телячьи нежности тут разводить, словно мы двое увешанных талисманами любви влюбленных придур… То есть голубков!
— Не буду, — с нежностью сказал Серега, продолжая поглаживать руку Клоти, слегка трепетавшую под его пальцами. И заглядывая ей в лицо ищущим щенячьим взглядом — ну посмотри же на меня… Ну посмотри! — Я вообще ничего не буду, только ты посиди немножечко вот так, хорошо? Нет, но какая же ты оч… то есть я хотел сказать — отчаянная!
Лицо леди Клотильды слегка разгладилось.
— И еще рыцарственная, и отважная…
— Приятно мне слышать похвалы рыцарским достоинствам моим, — благосклонно провозгласила леди Клотильда в ответ. — И мне тоже приятно видеть тебя, отважный друг мой и соратник.
Сзади, от дверей кухни, раздалось деликатное покашливание. Клоти метнула острый взгляд за плечо Сереги. Он тоже обернулся.
У дверей топтался старший Кановнин.
— Сереженька, можно тебя на минуточку?
— Конечно. — Голос у Сереги по-прежнему был счастливым просто донельзя. — Я сейчас, Клоти! Ты уж посиди тут…
— Посижу, сэр Сериога, — царственно согласилась леди Клотильда. — Полежать мне все равно не на чем… А ты иди, побеседуй с благородным родителем твоим, благословленным от небес таким сыном, как твое сиятельство!
Серега глянул в направлении отца и чуть не прыснул. Глазки у папы были как фары от его старенького «москвича». Отец развернулся и двинулся по коридору. Серега прошествовал за отцом в комнату — тот шел торжественно-осторожной поступью, словно нес что-то крайне хрупкое, навроде яиц Фаберже.
— Сережа! — Голос старшего Кановнина был наполнен не только тревогой, но и этакой трепетной осторожностью — папенька, похоже, прямо-таки жаждали приступить к тонкому процессу воспитания подросшего дитя, но опасались при этом ненароком повредить хрупкую материю нежной юношеской души. — А… э-э… я хочу сказать, а твоя подруга не будет нас подслушивать?
— Па! — изумился Серега. — Клоти — и подслушивать?! Ну знаешь… Все ее черт знает сколько поколений благородных предков сейчас в гробу переворачиваются!
— Нет, не знаю, — нервным шепотом отозвался отец. — Это какая-то странная сумасшедшая особа… И я хочу спросить, кто она такая и почему пришла к тебе? Что она у нас делает?
— Что у нас делает… — Серега мысленно поскреб потылицу. И подумал: а что я сам тут делаю? Скучно-то как в этом мире, скучно и рутинно…
А какие денечки были в Нибелунгии! Вот именно — какие. Разные, откровенно говоря, были дни. И страха в них хватало, и ужаса, и настоящей боли — не каких-нибудь там душевных мук или же творческих — нет, самой физической обычной боли. От пыток Священной комиссии. Но почему-то теперь, отсюда, с родной Земли, те дни казались совершенно другими. И боль как-то смазалась, облекшись дымкой и приобретя налет этаких героических страданий…
— Во что ты вляпался, Сережа?
Голос отца вернул его к действительности.
— Ни во что, папа. — Очнувшийся Серега принялся лихорадочно соображать.
Следовало наврать что-то достоверное и не слишком оторванное от реальной жизни. Дабы не навести родителя на мысли о срочной потребности в парочке дюжих санитаров.