Цира метнула на него яростный взгляд и кисло сказала в пространство:
— Я могу надиктовать текст и сделать соответствующую магнитофонную запись. Но процесс, который мы хотим произвести, чрезвычайно сложен. В нем участвуют семь компонентов. И не просто компонентов. Это — семь разных человек, разного социального положения, разного образовательного уровня, разного, в конце концов, энкидусодержания. При этом двое даже не подозревают о своей принадлежности к великому герою.
— Говори короче, — оборвал я.
— Я и говорю по возможности кратко. Просто приходится разжевывать… для недоумков.
Мурзик то ли не понял, в чей огород камень, то ли внимания не обратил.
Цира продолжала:
— Следовательно, человек, руководящий процессом, должен присутствовать в комнате физически.
Иначе процесс может выйти из-под контроля… и привести к непредсказуемым последствиям.
— Согласен, — сказал Ицхак.
А я спросил:
— Следовательно?
— Следовательно, нам необходимо восьмое действующее лицо. Путеводитель. «И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят там Энкиду во всем его могуществе», — процитировала она на память таблички из храма Эрешкигаль.
— У тебя есть кто на примете? — спросил Мурзик.
Она ответила, поджимая губы и с явной неохотой:
— Только учитель Бэлшуну.
— Это который синяков тебе наставил, что ли? — переспросил Мурзик.
Цира молча кивнула.
— Ну так и что! — решился Мурзик. — Для такого дела…
— Он не пойдет, — холодно сказала Цира. — Я рассорилась с ним насмерть. И вообще я не желаю его видеть.
— Да ты перестань о себе-то думать, — возмутился Мурзик. — Скоро вообще уж никакой Циры больше не будет. Будет один великий Энкиду…
Цира судорожно вздохнула. Ей было не по себе. Да и всем нам, по правде сказать, не по себе было.
— Следовательно, нам необходимо уговорить учителя Бэлшуну принять участие в нашем эксперименте? — уточнила Луринду. — Я могу взять это на себя.
Цира покосилась на нее неодобрительно.
— Ты не в его вкусе, девушка.
— Да ладно вам, — сказал Мурзик и хлопнул себя по коленям. — Учителя я приведу.
— А ты — тем более, — мстительно сказала Цира.
— Не больно-то я его спрошу, — фыркнул Мурзик. — Приведу и все.
— Как?
— Как? — Мой раб усмехнулся. — А компартия у трудящего человека на что? Да я и взносы им заплатил за полгода вперед…
* * *
В тот день, когда Мурзик получил вавилонское гражданство, неожиданно началась весна.
Стоял мокрый, скучный месяц нисану. То и дело принимался идти дождь, иной раз в воздухе снова появлялись сырые хлопья снега, тающие на асфальте. Так тянулось уже почти две седмицы без всякого просвета.
Когда мы вдвоем направились в Литамское управление регистрации актов гражданского состояния, небо было затянуто толщей облаков. Я шел впереди. В одном кармане у меня лежала коробочка с серьгой, в другом — деньги. Мурзик шагал следом. Он тащил увесистую сумку с документами. Таблички глухо позвякивали.
Я повернулся к Мурзику.
— Ты бы их хоть в планшет положил.
У меня был специальный фирменный планшет с карманами для табличек. Ицхак позаботился обеспечить сотрудников своей фирмы.
Мурзик сказал, что он их положил. В планшет. Какие влезли. Мурзик был непривычно бледен.
— Что с тобой? — спросил я резким тоном. Потому что и сам почему-то нервничал.
— Ну… боязно как-то, — сказал мой раб, отводя глаза.
Я остановился.
— Месяц нисану еще не истлеет, как мы перестанем существовать. Сольемся, блин, в едином герое Энкиду.
Сольемся, блин, в едином герое Энкиду.
Мурзик нехотя подтвердил: ну да, сольемся.
— Так что ты ерзаешь? Отклонения сказываются… непатологического характера?
Он пожал плечами.
— Я не нарочно… Да и нужно ли это — ну, освобождать меня? Может, оставить нам эту затею, господин? И так вон сколько сил да денег угрохали…
— Ты что, Мурзик, с ума сошел? Хочешь влиться в нашего общего предка, пребывая в рабском состоянии?
— Ну и что? Мало ли куда я вливался в этом состоянии — ни от кого еще не убыло…
Я наорал на него, и разговор заглох.
Процедура превращения моего раба в вавилонского гражданина заняла ровно четверть клепсидры. Два полуголых вышколенных холуя с электрическими факелами в руках пригласили нас в церемониальный зал.
Зал был довольно убого разрисован по стенам масляными красками: круглые белые цветы на синем фоне. Грубая имитация узоров с ворот Иштар. По углам стояли гипсовые быки Мардука, покрашенные золотой краской, и искусственные фикусы в кадках.
Хорошо кормленая тетя в одеянии, имитирующем одежды царя Хаммурапи, поднялась нам навстречу из-за стола и для начала сурово спросила меня, уверен ли я в своем решении отпустить этого раба Хашту на свободу.
Я кашлянул и сказал, что да, уверен.
Тогда она обратила взоры на Мурзика. Тот аж присел и оглянулся на меня, будто ища поддержки. Я погрозил ему кулаком — исподтишка, конечно.
— Освобождаемый раб Хашта, — проговорила тетя, — полон ли ты решимости, став вавилонским гражданином, жить, трудиться и умереть на славу и ради пользы Великого Города?
— Да, — сказал Мурзик. Я знал, что он говорит правду.
Мы все — мы, Энкиду, — были полны решимости.
Тетя выдержала небольшую паузу и разразилась речью о правах и обязанностях Вавилонского Гражданина. Речь была скучная. Скучно было тете, скучно было и мне. Один только Мурзик внимал, приоткрыв рот, но не думаю, чтобы он много понимал.