Пока его не было, мы скучали. Разговор клеился плохо. Вскоре Мурзик вернулся. Принес дешевое пиво, воблу и сдачу в пять сиклей и три лепты. На стол выложил. Сикли хрустнули, лепты звякнули, пиво в бутылках стукнуло, а вобла прошуршала.
Мы открыли пиво и смешали его с виски. Пахирту рассказывал один случай из своей практики за другим. Некоторые были смешные. Я, в свою очередь, пригласил его посетить нашу фирму «Энкиду прорицейшн». Узнав, что мы с ним не просто братья, но коллеги, Пахирту разрыдался и полез обниматься. Я приник к его груди. Пахирту закрыл глаза. Слезы текли у него из-под век. Третий глаз помаргивал куриным веком и растерянно озирался по сторонам.
Мурзик набрался исключительно быстро и ушел блевать на газон, чтоб не поганить господский паркет, как он потом объяснил.
Мы засиделись у белого мага до темноты. Потом взяли рикшу и погрузили меня в плетеную корзину. Мурзик побежал следом. Несколько раз он падал и жалобно кричал из темноты, чтобы его подождали.
* * *
На следующий день я не пошел на работу. Лежал на диване, отходил. Грезил. Лоб себе щупал — может, и у меня третий глаз откроется. Ицхак, забежавший проведать меня в обеденный перерыв, сказал, что логичнее было бы предположить наличие третьего глаза у меня в жопе.
Мурзик подал гренки в кефире. Я с отвращением съел. Мурзик обтер мой подбородок, залитый кефиром, переодел рубашку, которую я тоже запачкал, пока кушал, и ушел на кухню — мыть посуду.
Я откинулся на диване. Позвал Мурзика. Приказал включить телевизор. По телевизору шла всякая муть. Несколько минут Мурзик переключал с программы на программу. У нашего телевизора есть и дистанционное управление, но Мурзик ему не доверял. Боялся, что телевизор от этого взорвется. Ему кто-то на строительстве железной дороги рассказывал, что был такой случай.
Потом я велел выключить телевизор и убираться. Мурзик ушел.
…Может, бабу? Или нет, не надо бабу. Какая баба, себя бы в рамках туловища удержать, наружу не вывернуться…
…Так все-таки что со мной случилось? Гад ли космическую энергию мне перекрыл, астральные ли паскуды тело мое искромсали? Может, это все от плохого питания?..
Тут в дверь позвонили. Мурзик не слышал. У него в кухне вода шумела.
— Мурзик! — крикнул я. — Мур-зик!
Он прибежал — руки мокрые, в мыле.
— В дверь звонят.
Мурзик открыл. Кто-то, не переступая порога, заговорил. Мурзик вполголоса ответил. Там поговорили еще. Мурзик ответил громче:
— Да не надо мне! Ну вас, в самом деле…
И захлопнул дверь.
— Мурзик! — капризничая, прокричал я с дивана. Когда он вошел и встал в дверях, спросил: — Кто приходил? Опять дворник? Ты что, снова мусор в окно вытряхивал? А? До помойки дойти лень? Смотри у меня…
— Да нет, — нехотя ответил Мурзик. И отвел глаза. Он был заметно смущен. — Это эти… из профсоюза.
— Из какого еще профсоюза?
— Ну, из профсоюза «Спартак», — пояснил Мурзик.
— Это профсоюз такой рабский есть. Каждый месяц вноси в ихнюю кассу одну лепту. На выкуп, то есть. Когда подходит твой черед, тебя выкупают на профсоюзные деньги. Свободным, то есть, делают.
— Никогда не слышал.
— А зачем вам о таком слышать, господин? — удивился Мурзик. — Вы — человек благородный и знатный. Вам рабский профсоюз как, извините, не пришей кобыле хвост…
— Ну, — зловеще поинтересовался я, — и почему ты им сказал, что тебе не надо? Ты что, Мурзик, никак, на волю не хочешь?
— Так… а что мне на воле делать? На ту же шпалоукладку наниматься? В гробу я эту шпалоукладку видел… Лучше я за вами ходить буду. Всё в тепле да в ласке… Да и про этих, профсоюзных-то, про спартаковцев, на руднике знаете, что рассказывали?
Я улегся поудобнее. Мне было муторно и скучно. Так скучно, что даже мурзиковы каторжные россказни сгодятся.
Мурзик сбегал на кухню, выключил воду. Принес мне кофе. Хоть это делать научился — кофе варить. Впрочем, что тут уметь — ткни пальцем в кофеварку, а потом догадайся выключить ее, вот и вся наука.
Я взял кофе и начал пить. Как всегда, мой раб навалил полчашки сахару. Никак не может отделаться от привычки мгновенно пожирать без остатка сразу все, до чего только руки дотянулись.
— Ну вот, — начал Мурзик. — Был у нас такой забойщик во второй смене. Звали его Зверь-Силим. Прозвание у него такое было. Зверь. Этот Силим и рассказывал, как связался на свою голову со спартаковцами. Ну, как сегодня: явились и предлагают — вноси, мил-человек, по лепте в месяц. Кассу соберем. Через два года настанет твой черед, всем миром из рабства выкупим. Вызволим, значит. Чем профсоюз, мол, хорош? Все взносы одинаковые. А цены-то на рабов разные. Если на кого не хватает — из кассы добавят. И эта… юридическая поддержка… Ну, платит Селим, платит… Честно по лепте в месяц отдает…
— А где он деньги брал, твой Силим? — перебил я.
— А где придется, — пояснил мой раб. — Когда заработает по мелочи, а когда и сопрет… Ну вот. Проходит два года — профсоюзных ни слуху ни духу. Силим ждет-пождет, а их и не видать. Что такое? Стал искать. А их и нету. Сбежали. Утекли и кассу с собой унесли. Вот ведь… Силима вскоре после этого на воровстве поймали и продали. На наш рудник и продали. Вот дробит Силим камень, дробит, а сам мечтает, как спартаковцев этих повстречает и что он с ними сделает. А у него уж чахотка начиналась. Кровью харкать стал. Кровью харкает, бывало, всю породу заплюет, а сам ярится. И вот…