Мурзик кивал на каждое мое слово.
Когда я выдохся, сказал проникновенно:
— Так ведь эти, которые в телевизоре, то же самое говорят. Научная эта…
— Методика, — машинально подсказал я.
— И древнее все… Смерть какое древнее… А на вас порчу навели, господин, все приметы налицо, как говорится, очевидно безоружным глазом… С лица бледный, спите плохо, беспокойно… Раздражительны, быстро утомляетесь… Вчерась по морде меня просто так заехали, для душевного расслабления — думаете, я не понимаю? У нас на руднике, еще в Свинцовом, был один варнак, его туда для наказания сослали, — он говорил: бывало, такая тоска накатит, пойдешь, зарежешь кого-нибудь — и легче делается…
У меня не было сил даже просто ему по морде дать, чтобы замолчал. Я вынужденно слушал. А Мурзик, насосавшись тех помоев, какими щедро поливали его из телевизора, невозбранно разливался соловушкой.
— Может, оно, конечно, и родовая это у вас порча, какая еще от дедов-прадедов в унаследование досталась, но мне-то думается — сглазил вас кто-то недобрый. Позавидовал да сглазил… Может, дворник наш? Ух, злющий да завидущий… Вы-то его и не замечаете… Так, вьется кто-то под ногами с метлой. А я примечаю: нехороший у него глаз, очень нехороший… Как глянет, бывало, вслед, так аж ноги подогнутся — такая сила у него во взгляде…
Я молчал, собираясь с силами.
И собрался.
Ка-ак разину рот!
Ка-ак взреву полковым фельдфебелем:
— Ма-а-а-лчаттть!..
И сам даже себе удивился.
Тишина после этого зазвенела, прошлась по всем стеклам, аж буфет на кухне тронула — рюмки звякнули.
— Ух… — прошептал Мурзик восхищенно. И принялся мои ботинки расшнуровывать.
Я улегся на диван и стал думать о чем-нибудь приятном. Что-нибудь приятное на ум не шло. А вертелись назойливо мурзиковы соображения насчет порчи.
Дворник — это, конечно, полная чушь. Это на Мурзика дворник смотрит неодобрительно. А на меня он вообще не смотрит. Не того полета птица. Дети в песочнице — они тоже не на взрослых смотрят, взрослые для них — только ноги в брюках, дети — они на детей смотрят.
Но вот проклятие… порча… Слова-то какие нехорошие… И этот странный сон, когда я вдруг заговорил на непонятном языке… На нас сразу после того в суд подали, и мы с Ицхаком почти забыли про тот случай. А случай — он, между прочим, с тех пор никуда не делся. На пленку записан.
Я велел подать магнитофон. Поставил кассету.
«Арргх!..» — с готовностью прогневался я из стереоколонки.
А тот я, что был простерт на диване, глядел в потолок и страдал. Да, что-то во мне ощутимо испортилось. Будто пружинка какая-то в механизме сдвинулась. И непонятно, когда и как.
— Арргх!.. — неожиданно выговорил я вслух в унисон записи. И тотчас же мне полегчало. Прибавилось решимости и уверенности. — Л'гхма! — рявкнул я. Глаза у меня засверкали.
Я не знал, что такое «л'гхама», но слово было энергичное. Радостное даже. Я попробовал на вкус еще несколько: «Ирр-кка! Энк н'хгрр-ааа!» И засмеялся.
Мой раб глядел на меня с благоговейным ужасом. Неожиданно я понял, что произношу эти слова без заминки. Они подозрительно легко сходили с моего языка. Как будто мне уже приходилось разговаривать на этом нечеловеческом наречии.
Я попробовал на вкус еще несколько: «Ирр-кка! Энк н'хгрр-ааа!» И засмеялся.
Мой раб глядел на меня с благоговейным ужасом. Неожиданно я понял, что произношу эти слова без заминки. Они подозрительно легко сходили с моего языка. Как будто мне уже приходилось разговаривать на этом нечеловеческом наречии.
— Мурзик! — вскричал я, озоруя. — Гнанн-орра!
Устрашенный Мурзик безмолвно повалился на колени. А я, довольный, захихикал на диване. Я чувствовал себя грозным и ужасным. И Мурзик чувствовал меня таким же.
— А знаешь что, ты, говорящее орудие, — обратился я к своему рабу, — давай, тащи меня к своим колдунам-экстрасенсам. Я им покажу порчу и родовое проклятие, арргхх!..
* * *
Назавтра я сказался больным, довольно натурально похрипел в телефон Ицхаку, а когда он посмел усомниться, надрывно закашлялся. Ицхак озаботился моим здоровьем и велел мне как следует отлежаться.
Я сказал, что простудился, подставляя свою драгоценную жопу всем ветрам. Я сказал, что пострадал через усердие на работе. Я сказал, что мне, как заболевшему на боевом посту, полагается оплата за счет фирмы всех потребных мне лекарств.
Ицхак сказал, что купит мне микстуру. Очень горькую. А также лично придет ставить клизму. После этого я быстро завершил разговор.
Мурзик осторожно спросил разрешения набрать номер салона Корректирующей Магии «Белая Аркана». Он почему-то проникся особенным доверием к этому заведению. Номер запомнил, когда называли по телевизору.
Мурзик дозвонился туда и стал договариваться о посещении. Несмотря на то, что мой раб плохо понимал слова «пациент», «сеанс», «гонорар», а слов «экстрасенсорика» и «психика» не понимал вовсе, он сумел объясниться довольно бойко.
Адрес — в квартале Шуанна и время — через полторы стражи — повторил вслух, кося на меня темным глазом: как?
Я кивнул. Я был не против.
Я велел подать мне черный свитер и черные брюки, затянулся серебряным ремнем. Посмотрел на себя в пыльное зеркало. Видно было плохо, но я остался доволен.