Собственно, Гедвиг как раз не смущалась нисколько. В ее тщательно скрываемом влюбленном состоянии такая ночевка была лишь в радость, тем более что вели себя оба кавалера образцово, ничего лишнего себе не позволяли, ни словом, ни жестом, ни полунамеком. Ей нравилось смотреть на них спящих — такие оба хорошенькие… И вдруг спохватились ни с того ни с сего: ах, дама у них, видите ли, в неловком положении, вот какая беда!
— Давайте еще одну комнату снимем! — быстренько нашел выход Йорген. — Плевать, что дорого, может, скоро вообще… — Та же грустная мысль, что и почтенному Ваффельматтенцифферу, пришла ему в голову, поэтому договаривать он не стал.
— И кто в нее перейдет? — осведомился Кальпурций подозрительно.
— Я и перейду! — великодушно объявил ланцтрегер, но тут же залился краской, почувствовав себя едва ли не сводником. — Или нет, пусть лучше Гедвиг перейдет, а мы с тобой тут… вдвоем… — Эх, Тьма побери, тоже как-то неловко получалось! — …Наверное, придется сразу три снимать?
— Не придется! — тоном суровым и непреклонным объявила ведьма. — Я одна в чужой пещере ночевать боюсь! — (Сущее вранье.) — И никаких ковриков! — оборвала она Йоргена, не дав ему толком рта раскрыть. — Завтра во Тьму идти, не хватало простудиться на холодном полу. Ляжем поперек, я посередине, вы по краям, как всегда. В одеяльца завернемся и будем спать.
В одеяльца завернемся и будем спать. И наплевать, что какой-то гном о нас подумает, главное — быть чистыми душой. — Это было сказано специально для Кальпурция, силонийцы любят мыслить нравственными категориями, сразу тают, умиляются и спорить перестают.
В общем, разместились кое-как, переночевали. О том, где и как коротал время их тайный спутник-бакалавр, наша история умалчивает, одно ясно, что не на царском ложе, да, пожалуй, и не на ложе вообще.
…Заспанный привратник нехотя выбрался из ниши в стене, заменяющей традиционную сторожевую будку, и поплелся исполнять службу. Кальпурций, успевший прочно усвоить за четыре дня, что в Нижнем Вашаншаре приходится оплачивать буквально каждый чих, полез было в кошель за медью, но оказалось, что за выход из своих владений гномы денег не берут. С душераздирающим скрипом разомкнулись тяжелые кованые створы ворот, нешироко, ровно настолько, чтобы в щель смог протиснуться один человек.
— Вы уверены, что вам туда надо? — мрачно осведомился гном. — Подумали бы, пока не поздно… Молодые, вам бы жить да жить…
«Девы Небесные, зачем я ввязалась в это безумное предприятие?! Неужели любовь стоит таких жертв?!» — с отчаянием спросила себя ведьма Гедвиг Нахтигаль, поддавшись минутной слабости. Но посмотрела на спутников своих, побледневших, из последних сил скрывающих волнение, а то и страх, и поняла — стоит. И что бы ни ждало их впереди, отступать уже нельзя, потому что потом никогда в жизни себе этого не простишь и никого другого не полюбишь. Пустая получится жизнь…
— Поздно, — ответил Йорген обреченно и первым шагнул через высокий порог.
Привратник посмотрел им вслед тем особенным взглядом, каким обычно провожают покойников, громко шмыгнул носом, вроде бы даже слезу смахнул кончиком седой бороды и скрылся внутри. Снова трагически взвизгнули ворота. Отрезая путь к отступлению, злобно лязгнул засов.
Вот и все. Жизнь осталась позади. Впереди — только Тьма.
А прямо перед носом — дерево, раскидистое, но совершенно голое и сухое, даже без коры. Под деревом — жирная гифта, свежий яд капает с кончика языка. На дереве же, на одной из тонких верхних ветвей, будто черная курица на насесте, сидит, поджав ноги, боевой маг Легивар Черный, злобно шипит: «Пшла прочь! Пшла!» — и мечет вниз огненные шары. Один за другим, один за другим, да только все мимо! И, судя по тому, сколько маленьких черных пятен выжжено в траве вокруг дерева, длится их противостояние уже не один час.
Если бы Йорген, главный его недоброжелатель, поднял бакалавра на смех, Гедвиг не стала бы его осуждать. Зрелище было таким, что она сама не удержалась от улыбки, и даже Кальпурций Тиилл, несмотря на свое силонийское благородство, прыснул не стесняясь. Но именно ланцтрегер остался совершенно серьезен. Слишком хорошо помнил он собственную ночевку в навозной яме, чтобы смеяться над чужой бедой. Просто подошел, ловко снес голову изготовившейся к броску твари и кивнул Легивару:
— Все, можно слезать!
Но тот не слез, лишь пробормотал неразборчиво о бесцеремонных личностях, имеющих дурную привычку вмешиваться не в свои дела и воровать чужие победы.
— Ну извини, — развел руками Йорген, посчитав упрек справедливым. — Это я на нервной почве, больше подобного не допущу, клянусь!
Гедвиг с удивлением поняла, что сказано это было без всякой иронии.
— Нет, каков нахал! — присвистнул Кальпурций, не заботясь о том, достаточно ли далеко они отошли от дерева, слышит их маг или не слышит. — Его спасли от голодной смерти в ветвях, и он еще недоволен! Победу у него украли, видите ли!
Ланцтрегер фон Раух покачал головой:
— Нет, он прав отчасти.
Многие воины сочли бы мое поведение оскорбительным. Не простые, конечно, а те, что состоят в рыцарском ордене. У них там свои строгие правила, кодекс чести. Может, и среди боевых магов принято нечто подобное, мы же не знаем. Так что впредь лучше не вмешиваться, пусть разбирается сам…
— Глупость какая! — возмутилась Гедвиг. — А если его будут пожирать заживо, мы тоже не станем вмешиваться?