Некоторое время братья напряженно молчали. Дитмар выглядел виноватым, Йорген же смотрел на него так, что и без слов становилось ясно: «Лишь потому, что ты мой старший брат, любимый и безмерно уважаемый, я не стану оскорблять твой слух сравнениями. В противном случае ты непременно узнал бы, что титул шверттрегера — последнее, что заботит меня в этой жизни, и идти ради него на такие немыслимые жертвы я не намерен!»
Наконец старший не выдержал:
— Ну что молчишь? Как мне ответить отцу?
— Скажи ему… скажи ему… О! Скажи, я решил посвятить жизнь служению Девам Небесным и дал обет безбрачия.
— Ты?! Девам Небесным?! — ухмыльнулся Дитмар скептически. — И полагаешь, отец в это поверит? Он у нас еще не настолько стар, чтобы выжить из ума.
— Да, — печально признал Йорген, — не поверит. Тогда ты меня сам спаси как-нибудь. Все равно я жениться не стану. По крайней мере в ближайшие годы.
— Что ж, так я и думал, — безнадежно вздохнул старший брат.
Глава 3,
из экскурсов в прошлое состоящая
Затмилась перед ним природа.
Прости, священная свобода!
Он раб.
А. С. Пушкин
Дитмар фон Раух, лагенар Нидерталь, удалился озабоченный. Он чтил отца своего, ландлагенара Рюдигера, сводного брата Йоргена любил как родного и очень досадовал, что эти двое никогда не ладили.
Так повелось издавна.
Дитмар хорошо помнил тот хмурый ноябрьский вечер, когда Йорген появился в их доме.
Еще не началась война с ночными тварями, и даже маленькие дети могли гулять по двору до темноты, поэтому он первым заметил пришельцев из окошка бойницы (залезать и глазеть в которое ему, к слову, запрещалось — чтобы не вывалился). Две высокие фигуры в рогатых нифлунгских плащах быстро приближались к воротам их замка по мосту, несмотря на поздний час не разведенному на ночь. Нифлунгам приходилось бывать в доме отца, но на этот раз Дитмар словно почуял что-то необычное в их появлении. Он отбросил любимую палочку-лошадку и опрометью кинулся не к нянькам даже — прямиком к отцу, которого в другом, более рядовом случае ни за что не решился бы побеспокоить. Он бежал — а вслед неслись глухие удары дверного молота. И страшно было почему-то, будто гонится кто-то, вот-вот схватит…
Выслушать сына отец не пожелал, отослал прочь, а когда минутами позже к нему явился с докладом привратник, с недовольным ворчанием пошел навстречу незваным гостям, Дитмар незаметно увязался следом, подглядел, подслушал, что было там, у ворот.
— Кто такие? Чего надо?! — бросил отец резко, в последнее время он был не в духе, и Дитмару от него доставалось, и слугам, все старались держаться подальше.
Но пришельцев его тон не смутил, они и сами умели огрызаться.
— Тебе, человек, необязательно знать, кто мы! — неприятно усмехнулся один, хищно растягивая тонкие губы. — Твое дело — вот! — Он распахнул плащ.
Там, под плащом, шевелилось что-то маленькое, живое. В сгустившихся сумерках видно было плохо, Дитмар вытянул шею от любопытства и чуть не вывалился из своего укрытия за башенкой.
— Забирай, человек! Это твой сын. Веннер эн Арра его имя. Матери он надоел, придется тебе, человек, исполнять отцовский долг. Пусть растет у тебя… Кусачий, зараза! — Нифлунг энергично тряхнул когтистыми пальцами.
Не дав отцу опомниться, он сунул ему свою ношу, круто развернулся и зашагал прочь.
Отец что-то заорал вослед, держа ребенка за шиворот и размахивая им в воздухе, но поздно — пришельцы канули во тьму.
Так Йорген — ландлагенар фон Раух сразу же дал новообретенному отпрыску человеческое имя — вошел в их жизнь. И несмотря на его хищный нрав, Дитмар был даже рад появлению маленького брата. Хоть какое-то разнообразие в непроходимой скуке жизни, хоть кто-то мог скрасить его одиночество.
Матери у Дитмара считай что не было никогда. Говорили, померла родами. Но он знал, слышал от перепившего отцова оруженосца Фольца — не померла вовсе, а сбежала с каким-то заезжим менестрелем, потому что замуж за отца была отдана не по любви, а по родительскому обету, против своей воли.
Матери у Дитмара считай что не было никогда. Говорили, померла родами. Но он знал, слышал от перепившего отцова оруженосца Фольца — не померла вовсе, а сбежала с каким-то заезжим менестрелем, потому что замуж за отца была отдана не по любви, а по родительскому обету, против своей воли. Первенца ее растили няньки. Все они, как на подбор, усердием не отличались, и маленький Дитмар большей частью был предоставлен самому себе. Отцу, тогда еще очень молодому, до него тоже было мало дела, находились заботы поважнее, да и не мужское это занятие — возиться с малыми детьми. Наверное, он все же любил сына, как-то по-своему, но выразить чувства не умел.
Все изменила война, а до нее Дитмар рос заброшенным и диковатым, хоть и носил гордое имя фон Раух, но мало чем отличался от простых дворовых мальчишек, с которыми и рад был бы свести дружбу, да запрещалось под страхом великой порки.
А Йоргена первое время как брата не воспринимал, он казался ему кем-то вроде злобной зверушки, только что принесенной из леса. Говорить по-человечьи Йорген не умел (скорее в силу возраста, а не воспитания), да и не походил на человека вовсе. «Вылитый нифлунг, по виду и не догадаешься, что полукровка! — судачили няньки. Прибавилось им, бедным, работы! — Кормить и то страшно, — жаловались, — того гляди, палец оттяпает!» И хихикали, воображая, что их никто не слышит: «Весь в папашу уродился норовом-то, даром что мать другой породы!»