Они были уверены в успехе. Они налетели с разудалым гиком и свистом, веселые в предвкушении богатой добычи. Звенела сталь, и кровь лилась на каменное крошево горной дороги. Наемники честно отрабатывали свои деньги, не жалели ни вражеской жизни, ни собственной. Нашла коса на камень, говорят в таких случаях. По большому счету разница между ними была невелика: многим из охранников приходилось в свое время выходить с мечом на большую дорогу, и кое-кто из разбойников подряжался порой сопровождать караваны. Одни других стоили! Но численный перевес оказался на стороне охраны. Да и сами торговцы тоже умели держать оружие в руках. В бой они особенно не рвались, справедливо полагая, что не за то платят охранникам, но защитить собственную жизнь при необходимости могли. Нападавшие стали отступать.
Мирций Луулл в сражение поначалу не вмешивался — в круг обязанностей мага это не входило. И Йорген медлил, не хотел отбивать хлеб у охранников, пока те сами справлялись. Вмешался Кальпурций Тиилл. Разум подсказывал ему, что разбойники Хоррского перевала никакого отношения не имеют к негодяям окрестностей Далигалы, продавшим его в рабство, — многие дни пути разделяют их «охотничьи угодья». Но душу обуревала жажда мести, и, уступив чувствам, он ринулся в самую гущу битвы. Тут уж и оба его друга — старый и новый — не могли остаться в стороне. От Мирция, если честно, вышло немного пользы, он не столько убивал сам, сколько не позволял убить себя. Не позволил — и на том спасибо. Кальпурций, подогреваемый яростью, был очень неплох и заслужил одобрительные взгляды со стороны тех, чьим ремеслом была война. А Йорген, обычно имевший дело лишь с чудовищными порождениями Тьмы, неожиданно для себя обнаружил, как это легко, оказывается, убивать обычных людей. И во взглядах, что охранники бросали на него, не уважение было, а что-то подозрительно похожее на страх. Как-то неловко получилось. И тогда он решил впредь себе воли не давать, при необходимости сражаться не в полную силу. Быть как все.
…Это сражение закончилось благополучно, пожалуй, о нем и упоминать бы не стоило: рядовое дорожное происшествие. Если бы не одна маленькая деталь.
Около двух часов прошло с момента нападения разбойников. Йорген полез в свой дорожный мешок… и тут же забыл зачем. А мешок, отпрянув, уронил в грязную илистую лужу — ему показалось, будто содержимое его воспламенилось, кожаные недра были озарены зловеще-багровым светом. Однако ни жара, ни дыма не наблюдалось, и, выудив свое имущество из грязи, ланцтрегер быстро установил причину странного явления. Это был магический артефакт. Верхушечный шарик его, обычно белый и тусклый, на солнце почти незаметный, стал огненно-красным, будто впитал в себя всю недавно пролитую кровь, и засиял так ярко, что свет его смог пробиться даже через плотную холстинку, которой был обернут жезл.
«Вот ведь дрянь какая!» — подумал Йорген с досадой, выливая воду из мешка. Гамрские пряники были испорчены: сам бы он еще съел из лужи, но Кальпурций точно не станет, силониец удивительно быстро забыл, как совсем недавно был рабом и радовался хозяйским объедкам. Теперь же он только презрительно сморщит свой благородный нос и выскажется столь ядовито, что и у Йоргена кусок в горло не полезет. Придется в первом же встречном селе скормить пряники собакам или свиньям. Разве не обидно?! Правильно предупреждал друг Тиилл — неведомое колдовство не может довести до добра!
…Уж так был расстроен утратой гамрских пряников ланцтрегер фон Раух, что рассказать другу о странном поведении магического жезла как-то не удосужился.
Глава 15,
в которой читатель знакомится с реалиями силонийской жизни, аквинарцы стремятся на родину, а ланцтрегер фон Раух вспоминает детство
Все в том острове богаты,
Изоб нет, везде палаты…
А. С. Пушкин
Благородное семейство ландлагенара Норвальда набожностью и благочестием никогда не отличалось, и если бы кто-то предложил Рюдигеру фон Рауху отказаться от употребления рыбы и пива в третий, постный день недели, то понимания не встретил бы, а начни настаивать — и на грубость мог нарваться. На проповеди и молебны ландлагенар не ходил, считая их напрасной тратой драгоценного времени, богов поминал почти исключительно всуе, из молитв знал наизусть только Четвертое Прославление — по слухам, оно помогало в карточной игре. И дети его воспитывались соответственно. К примеру, Дитмар лет до десяти не мог Дев Небесных не то что поименно перечислить, но даже их общее количество назвать, а малыш Фруте долго путал слова и называл хейлига — хеллигом [16] . Но любознательный Йорген однажды, в очень ранней молодости, забрел-таки во храм Дев Небесных.
Ему там не особенно понравилось — холодно было и тесно, из курильниц приторно воняло сандаловым маслом, на каменных плитах пола, прямо в жидкой грязи, что наносили прихожане с весенней улицы, валялись хворые и увечные, трясли своими язвами. Толстые лысые динсты [17] в истошно-розовых реверендах [18] , с золотыми кушаками и золотыми же кадилами в руках пели заунывно, и голоса у них были очень высокие, почти женские. Это особенно удивило Йоргена, он был тогда еще слишком юным, чтобы понимать, каким образом взрослым, жирным дядькам удается пищать так забавно. (С годами узнал, конечно, и это знание отнюдь не укрепило его в праведной вере.) Потом явился важный хейлиг в золотой рясе с кушаком цвета индиго. Он тоже был очень жирен, но проповедь читал густым «нутряным» басом — аж стены гудели в ответ; видно, толщина его была природной, а не жертвенно приобретенной во имя веры. О чем была проповедь, Йорген не запомнил, потому что никак не мог сосредоточиться, тембр голоса хейлига действовал на него усыпляюще. Было очень скучно, он зевал и глазел по сторонам, разглядывал фрески на стенах и потолке, изображающие сцены из небесной жизни.