— Ты, соседушка, рот-то свой прикрой! Ишь, внучка моего и шпаной, и мелким пакостником обзывать удумала! Или решила, что за сиротинку никто и по морде не даст? Ты не гляди, что мне девяносто корячится, размахнусь — не промахнусь!
Голоса возмущенно заспорили, и понять что-либо стало практически невозможно. Мучимая любопытством, я вылетела в коридор и, едва попав в тапки, выбежала во двор.
Первое время меня совершенно никто не замечал. Орали так, что мама не горюй! И, как мне показалось, навешать друг другу тумаков соседкам мешал только стоявший в средине беседки массивный, уставленный тарелками стол. При желании вокруг него можно было долго бегать! Да и милиционер, несмотря на нанесенную ему моей хозяйкой кровную обиду, готов был пресечь на корню бабскую потасовку, случись та все-таки.
При желании вокруг него можно было долго бегать! Да и милиционер, несмотря на нанесенную ему моей хозяйкой кровную обиду, готов был пресечь на корню бабскую потасовку, случись та все-таки.
Первой меня заметила Ольга. Она одышливо плюхнулась на скамейку, обмахиваясь полотенцем, усадила меня за стол и принялась допытывать:
— Лизок, ты вчера ничего странного не видела? Или, мож, слыхала чего? Ночью?
— В смысле — странного?
— Ну стуки, шаги, голоса? — Она с секунду помолчала, ожидая ответа, и вдруг запричитала: — Ограбили нас вчера, Лизонька! Последнее сокровище поперли. Соседи — чтоб вам пусто было!
— А чего это сразу соседи? — Про бабушку Гришки можно было сочинять загадки вроде: «зимой и летом — одним цветом». Я ничуть не удивилась, увидев на ней все то же потрепанное синее пальтецо, что и вчера. Как, впрочем, и в день нашего знакомства с Боровлянкой. — Ты моего Гриню за руку ловила? Не ловила! Вот и захлопнись, соседушка!
— Так, бабки, тихо! — Милиционер все-таки привел в порядок голосовые связки, но его хриплый тенор не внушал ни страха, ни уважения. — Свидетель Лизавета, прошу припомнить все, что показалось вам странным этой ночью.
— А чего украли-то? — Я не спешила вспоминать. Плеснула в кружку из крынки молока, придвинула к себе плошку с пирожками и принялась их уплетать.
Толстенький Семеныч смешно поморгал заплывшими глазами и смачно выдал:
— …твою мать! Ты сюда что, есть пришла? Мы тебя на очную ставку позвали!
— Не тронь девочку, ирод бессердечный! — тут же встала на мою защиту хозяйка. — Если тебя с похмелья от еды воротит, это не значит, что и ребенок должен тут рядом с тобой голодать! Кушай, Лизонька, кушай!
Она демонстративно пододвинула ко мне еще тарелочку с нарезанной кружочками колбасой и миску со спрятавшимися в укропе малосольными огурцами. Оглядев это изобилие, я сделала вывод, что вытащить Семеныча из постели помогли только очень серьезные убеждения в безотлагательности дела! Одно такое «убеждение» в виде пустой чекушки я вскоре даже заметила под столом.
— Ладно, кушай! — смирился участковый, стянул фуражку и, вытерев рукавом лысину, взмолился: — А может, я пойду? Бабоньки, неужто вы втроем это дело не обмозгуете?
— Мож, и обмозгуем, но кто мне тогда змеевик будет искать? Тебя ж, ирод, тока отпусти! До понедельника — Лиза, заткни уши — хрен найдешь! А у меня брага киснет!
— Градусов больше! — утешила соседку Петровна и успокаивающе махнула рукой медленно, но верно зеленеющему стражу порядка. — Иди, Семеныч! Разберемся. А ежели Николавна снимет все обвинения с моего внучка, так и быть, дам ей в честь ее горя свой аппарат. По-соседски. Только на время! Пока свой не отремонтирует.
— Угу. Тогда я пошел! — Толстяк с такой скоростью рванул к калитке, словно эти две милые бабульки были дико голодными замаскированными вампирами.
— Давно просила райцентр прислать к нам толкового участкового, так у них вечно чего-нибудь да нет: то кадров, то совести. — Ольга покривилась ему вслед и уставилась на соседку. — Признавайся, куда Гришку дела? Укрывание преступника преследуется по закону!
— Нашла преступника! Все бы тебе сиротинку обижать! Могу доказать! Спал он! Пьяным был в стельку, от Федьки-механика пришел — лыка не вязал! Еще петь пытался.
— Я, кстати, слышала! — поддакнула я, решив не сдавать соседа, пока не придет время. Какая-то счастливая беззаботность, наполнившая душу, так и тянула обратить все это в шутку. Настроение было прекрасным, наверное, впервые с того дня, как умерла мама.
— А я что говорю! — оживилась Петровна и, с благодарностью взглянув на меня, затараторила: — Как есть правда! Можешь потом у Федьки спросить, когда жены рядом не будет. Что вспомнит — расскажет. А Гришку я вчера на веранде спать положила! И дверь на ключ закрыла, чтобы чего не натворил, а утром вышла — нету! Где он сейчас шатается — не ведаю. Клянусь! — Она придвинулась ближе к задумавшейся хозяйке. — Оль, ну ты сама подумай! Ладно бы самогон у тебя стащил али еще какую пакость! Но змеевик-то твой ему на хрена нужен?
— Ценный металл! — насупилась Ольга Николаевна, уже понимая свое поражение, но все еще не решаясь его признать.
— Ой, ну и сколько можно выручить за эту железяку? Из чего она у тебя — из меди была аль железная?
— Неважно, — отрезала хозяйка и подняла с пола странную кастрюлю, в которой я наконец-то узнала аппарат, булькавший вчера весь день на печи. — Ну а кто украл-то тогда? Глянь, как чисто сработано!