Молится, что ли? А где же Тейт? Где Тейт, черт его побери?!
Под ногами скрипнул щебень, и бормотание оборвалось.
— Молились, дон Умберто? — спросил, приблизившись, Каргин.
— Да, капитан. Я — человек религиозный…- он перекрестился, одновременно шаря левой рукой у пояса. — Вы знаете, чем различаются три основные христианские конфессии? У вас, у православных, говорят: молись, и Бог простит. У лютеран иная заповедь: трудись, и за труды воздается. То и другое, дон капитано, крайности, точки зрения умов ленивых или алчных… Мы, католики, предпочитаем золотую середину: молись, трудись, и грехи твои будут отпущены, а труд не пропадет втуне.
— Верная мысль, — произнес Каргин, осматривая хаос базальтовых глыб, оврагов и поваленных деревьев, над которыми возносились ребристые свечи кактусов. — Я даже согласен стать католиком, если вы скажете, куда подевался Тейт. Я с ним сейчас побеседую!
— Ах, это…- референт неопределенно улыбнулся. — Они ушли, капитан, все ушли. Паркер, Тейт и остальные… Взяли оружие и ушли. Примерно полчаса назад. Я полагаю, мистер Паркер жаждет прокатиться на вертолете. На «помеле», пользуясь вашей терминологией.
Челюсть у Каргина отвисла. Хью с холодным интересом наблюдал за ним.
— Хотите спросить, отчего не разбудили вас? Тут множество причин, мой дорогой, и все, надо признаться, веские. Во-первых, вы утомились, крепко спали, и босс решил вас не тревожить. Во-вторых, он опасался возражений с вашей стороны и даже, скажем прямо, физического противодействия… Вы бы возражали, не так ли?.. Поэтому он будить вас не позволил, хотя такая попытка была.
— Томо…- пробормотал Каргин, — Томо-сан…- Стараясь успокоиться, он глубоко вдохнул теплый ночной воздух.
— В-третьих, — будто не слыша, продолжал референт, — наш босс ревнив к чужим успехам. Он неудачник, но лезет в супермены, как таракан в блюдце с патокой… Надеюсь, вы это заметили? И понимаете, что суперменам конкуренты не нужны?
Винтовка в руках Каргина словно налилась тяжестью. Он повесил ее на плечо, нащупал рукоять мачете, затем коснулся пояса: нож, две кобуры, берет, рация и обоймы в подсумках.
Он повесил ее на плечо, нащупал рукоять мачете, затем коснулся пояса: нож, две кобуры, берет, рация и обоймы в подсумках. Все было на месте.
— Скажите, дон Умберто, зачем они с ним пошли? Тейт, Слейтер, Тэрумото?
Верят его дебильным планам?
Губы Арады скривились.
— Пора бы вам усвоить, капитан: у босса дебильных планов не бывает, только гениальные. Босс велел — пошли… А я остался. К счастью, я не умею стрелять. Я бесполезен — так же, как сеньорита Мэри-Энн…- он вытянул руку, погладил длинный винтовочный ствол, торчавший над плечом Каргина. — В конце концов, готов признать решение босса мудрым, если хотите — гениальным. Не испугавшись риска, он сам повел людей но лучшего из лучших оставил тут. Зачем? Разумеется чтоб охранять его сестру. Ну, и меня заодно… Отличная версия, капитан, не так ли?
Каргин молча натянул берет и стал спускаться вниз лавируя среди базальтовых обломков. Близилось полнолуние, и от висевшего в небе бледного диска, чуть ущербного с боку, струился призрачный свет. На часах — три сорок. Tertia vigilia, третья стража, как говорили в римских легионах… Он выспался и чувствовал себя вполне отдохнувшим.
— Куда вы, дон капитане? Зачем? — крикнул вслед аргентинец. — Не спорьте с судьбой. Судьба неудачников не любит…
— Что ты знаешь об удаче, тощий фраер? — пробормотал Каргин на русском, добавив пару непечатных фраз. Света хватало, и первую часть пути он одолел минут за десять, двигаясь быстро и бесшумно, стараясь ступать по крупным камням. Нижний край осыпи упирался в пальмовую рощу, и здесь идти было трудней: под деревьями — мрак, колючий кустарник и груды гниющих листьев, перемешанных с песком. Ствол винтовки цеплялся за ветви и лианы; пришлось снять ее с плеча и тащить под мышкой, оберегая прицел.
Затем кусты расступились, почва под ногами сделалась прочной, и он понял, что выбрался на серпантин. Тут можно было бежать, хотя светлей не стало — кроны деревьев почти смыкались над узкой дорогой, и в их разрывах в такт шагам прыгали редкие звезды. «Чужие звезды, — подумалось Каргину, — те же, что в Африке». И место чужое, и дело, в сущности, не его… Хотя где они — его место и его дело?
Поднимаясь в гору, он размышлял о человеческом неразумии, алчности и жажде власти, способных испакостить множество всяческих мест, таких приятных еще в недавнем прошлом. Взять хотя бы Иннисфри и эти южные моря: рай у Господа за пазухой, крепче крепкого, дальше дальнего… Но и тут нашелся черт, свой дьявол с подручной нечистью — поубивал, пожег, и сделались из рая сущие Балканы. Или, например, Кавказ… Тоже бывший рай, всесоюзная здравница… А нынче — трупы под каждым кустом да невольники в ямах…
Каргин злобно сплюнул и выругался. Со здравницей были давние счеты — за Юру Мельниченко, погибшего в Карабахе, за Вальку Дроздова и Пашу Нилина, и за других, погибших, преданных, но не забытых. А может, то бушевала и ярилась в нем казацкая кровь, не позволяя признать поражения. Но поражение было, чего там спорить… А где поражение, там и бегство — к примеру, в Легион: