Глядя во тьму, он прокручивал в памяти скорбный список погибших. Не столь уж длинный, однако и не короткий; и странным было то, что большей частью гибли «стрелки» не за бугром, в матушке-России. Друг Колька — в жиганских болотах, Валентин — в Чечне, Юра Мельниченко — в Карабахе, а Паша Нилин — в Дагестане, все трое — в девяносто пятом; потом погибли сразу четверо — в Москве, при невыясненных обстоятельствах.
Тянулось время, секунды ползли цепочкой змеек, вцепившихся в хвосты друг другу, потом небосклон начинал сереть, меркли колючие точечки звезд, и это было признаком рассвета. Старый Патрик просыпался без четверти пять, когда заря еще не занялась. Вставал он быстро, натягивал ярко-красный спортивный костюм, пил сок и, появившись на террасе, сухо кивал Каргину. В этот момент полагалось разблокировать двери. За одной из них уже переминался Спайдер — тоже в спортивном трико, но синего цвета, с изображением пумы между лопатками. Они спускались вниз, к скале, напоминавшей присевшего медведя, и тут Каргин минуты на три-четыре терял их из поля зрения. Потом фигурки возникали вновь — у тоннеля, откуда выныривал Нагорный тракт — и, шустро перебирая ногами, мчались к озеру и серому куполу второго блок-поста. Два километра в одну сторону, два — в другую. Разглядеть их в предрассветных сумерках было делом непростым, но тут помогал телескоп: десять минут Каргин мог любоваться на их затылки и еще пятнадцать — на лица. Возвращались бегуны помедленней, хоть признаков усталости у Халлорана не замечалось никаких.
Потом он плавал в бассейне, принимал душ, завтракал в компании Спайдера и Арады и ровно в шесть тридцать поднимался к себе. Время до десяти утра предназначалось для чтения; затем — ланч, работа с референтами до трех, обед и, если бизнес не поджимал, прогулка в парке, конный променад в окрестностях либо поездка на пляж, в Нижнюю бухту. Ужинал босс в восемь, а в десять ложился спать. Этот промежуток, по словам дежурившего вечером Сэмми, был посвящен изучению звездных небес либо картам. В большой телескоп Халлоран любовался величием Галактики, обозревая ее периферию и Млечный Путь, а играл неизменно в бридж, и партнеры его были неизменными — Хью Арада и Спайдер. Министры внешних и внутренних дел в негласной иерархии Иннисфри. Внутренние дела касались покоя и монаршей безопасности, а внешнее было одно — бизнес. Вероятно, тощий Хью разбирался в нем получше Бобби Паркера и был в халлорановой империи столь же весомой фигурой, как коммодор и финансовый гений Брайан Ченнинг. Во всяком случае, так представлялось Каргину, хотя с Арадой он не контактировал. Похоже, не контактировал никто, кроме патрона, Спайдера и подчиненных аргентинцу служащих. Судьба их была нелегкой: Арада казался человеком замкнутым, высокомерным и промороженным, словно бифштекс из мамонта, скончавшегося в ледниковую эпоху.
Таким же был и Халлоран. Сходство их характеров казалось почти мистическим и неслучайным; то ли старик подобрал Араду в процессе долгих поисков, то ли имелись иные обстоятельства и связи, тянувшиеся с тех еще времен, когда Халлорана назначили консулом в Аргентине.
Во всяком случае, по возрасту Арада годился ему в сыновья, а медный отлив шевелюры Хью и серо-зеленые зрачки наводили на некоторые подозрения.
Случалось, старик был разговорчивей обычного — то вспоминал войну и годы, проведенных в Москве, бомбежки и артобстрелы, темное небо, гул самолетов, пронзительный вой сирен, то принимался расспрашивать Каргина о России и Африке, о службе и делах семейных. Как-то Каргин упомянул, что сам наполовину москвич, по бабке Тоне, непутевой переводчице. Но это, видимо, не интересовало Халлорана; кивнув, он погрузился в книгу.
Такие разговоры бывали не часто, но и не редко, раз в три-четыре дня. Какой-то закономерности в них не ощущалось; старик их начинал и обрывал по настроению, и темы тоже были случайными. Быть может, он просто нуждался в новизне, в каких-то собеседниках и людях, с коими стоит потолковать не о делах, не о бизнесе, а о чем-то совсем ином; вспомнить ли молодость и повздыхать о безвозвратно ушедшем, расслабиться, поспорить, расспросить.
Однажды, оторвавшись от книги, он ткнул костистым пальцем в берет Каргина:
— Зачем это носишь?
— Реликвия, сэр, — откликнулся Каргин. — Счастливый амулет.
— Ты веришь в такую чушь? Ну, и много принес он счастья?
— Много, и не только мне. Главное, сэр, я жив. И жив отец.
Берет был отцовским, прошедшим афганскую кампанию, ни разу не пробитым пулей, не посеченным осколками. Даже во время бомбежки под Сараевым его не задело, так что у веры Каргина имелись кое-какие основания.
Старик хмыкнул и принялся расспрашивать об отце — какого тот рода-племени, где и как познакомился с матерью, чем награжден и за какие подвиги произведен в генералы. Узнав о казачьем происхождении Каргиных, приподнял рыжую бровь, проскрипел:
— Казаки — из беглых каторжников? Изгои, разбойники и неплательщики долгов?
Судя по тону, последнее из этих преступлений казалось ему самым чудовищным.
— Можно и так сказать, — кивнул Каргин, — но время те долги списало. Время, честный труд и пролитая кровь…- он вдруг ухмыльнулся и добавил: