— А Том тебе, случайно, не племянник? — спросил Каргин, усевшись на мышастого. Мэри-Энн захихикала.
— Если только случайно, киллер. Но эта… как ее… бабка его…
— Кику-сан.
Отчего бы и нет?
— А Том тебе, случайно, не племянник? — спросил Каргин, усевшись на мышастого. Мэри-Энн захихикала.
— Если только случайно, киллер. Но эта… как ее… бабка его…
— Кику-сан.
— Да, Кику… Она была с ребенком, когда ее дядюшка купил. За четыреста долларов. Мать видела фотографию, а на обороте проставлены цена и год. Кику и ее трехлетний бэби… Красивая! Мать говорила…
— Постой-ка, — перебил Каргин. — Выходит, этот бэби — отец Тома?
— Выходит, но Патрик здесь ни при чем. Редкий случай, как говорила мама…
Снимок датирован сорок шестым, в тот год Патрика перевели в Токио, а бэби уже большой. Конечно, он мог на расстоянии постараться… из Лондона…
— Сильно его не любишь? -поинтересовался Каргин.
Они неторопливо ехали по пляжу. Близился вечер, и длинные тени от скал Хаоса пали на песок. Солнце скрылось за утесом, похожим на пирамиду майя, расплескав по жертвенному камню свою золотистую кровь.
— Сильно, — девушка закусила губу. — Знаешь, Керк, временами я думаю, что если б не он, ничего плохого с нами бы не случилось. Ни с мамой, ни с отцом… И Бобби, может, был бы другим… Все было бы о’кей… Да ладно! Черт его побери! — она хлопнула ладонью по голой коленке. — Ну его в задницу, паука! Скажи мне лучше — выпить есть? Джин, виски… что угодно…
— Я же тебе говорил, что киллеры не пьют, — откликнулся Каргин. — Слишком опасно при нашей профессии. Печень пухнет, руки дрожат…
— Ну, у тебя ничего не дрожит, — заметила Нэнси и погнала вороную в гору.
День-другой Каргин размышлял о нравах миллиардерских семейств, потом забросил это занятие. Оно казалось бесплодным и даже более того — опасным; оно подтверждало марксистский тезис о развращающем влиянии богатства. С другой стороны, бедность вела к последствиям не менее жестоким, с поправкой на несущественный момент: одни давили ближних, чтоб обладать миллионами, другие рвали глотки тем же ближним за гроши. Но результат был одинаков, и это подсказывало, что истина лежит посередине.
Но кто ее ведал, ту золотую середину? Во всяком случае, не Алексей Каргин, чья жизнь сломалась на грани двух эпох. Все, чему его учили прежде, в детстве и юности, стало теперь непригодным при новых порядках; авторитеты низринуты, идеалы разрушены, и нет им замены, и места в мире тоже нет. Он полагал, что в таких обстоятельствах не может судить ни богатых, ни нищих, поскольку личность его как судьи — понятие смутное. В самом деле, кто он таков, этот судья? Российский офицер Каргин, наследник подвигов и славы предков? Тот, кто присягнул Отчизне и готов пролить за нее кровь, отдать ей жизнь? Или Алекс Керк, наемник Легиона? Командир «гиен», продавший ту же кровь и жизнь по контракту не родной стране, а чужакам?
Бесспорно, он не имел права судить. Ему полагалось руководствоваться не зыбким призраком идей, канувших в небытие, но вещами реальными, такими, как контракт и кодекс наемника. А этот кодекс гласил: служи, будь верен хозяевам и не суди их — по крайней и мере до тех пор, пока их нельзя уличить в нарушении обязательств.
Но обязательства выполнялись строго, с той же основательностью, с какой шла подготовка к хозяйскому юбилею. В парке был воздвигнут шатер, украшенный флагами и цифрой «75», виллу скребли и чистили от сфинксов на парадной лестнице до пальм перед пентхаузом, в поселок со складов завезли спиртное, а перед казармой установили пушку — дабы произвести торжественный салют.
Кроме того, за пару дней до юбилея Альф сообщил подчиненным о наградных — по тысяче на нос, плюс ящик ирландского виски для всей компании. Его, однако, полагалось распивать не торопясь, у чтобы служебный долг не потерпел ущерба.
В тот вечер, подменяя Сэмми, Каргин обсудил с ним эти новости, и оба решили, что босс мог бы расщедриться на коньяк, но виски, в сущности, тоже неплохо, не говоря уж о тысяче наградных. Затем Сэмми удалился, а Каргин, побродив у павильона с телескопами, полюбовавшись звездным небом и кувшинкой, дремлющей в пруду, подошел к дверям хозяйской спальни.
За ними царила тишина. Обеспокоенный, он заглянул в комнату.
Патрик сидел в постели, и слабый отблеск ночника старил его лицо, подчеркивал морщины и бледность тонких губ, высвечивал белесый иней в рыжих волосах. и Казалось, он о чем-то размышляет; взгляд его был сосредоточенным, и мысль, надо думать, витала не в пространствах Иннисфри, а в неких иных краях, где президенты бились с королями, шли в атаку батальоны, где над развалинами городов клубился едкий дым, и где под грохот ковровых бомбардировок росли и крепли рынки сбыта и источники сырья.
«Великая личность, великие мысли», — подумал, Каргин, отступив назад.
Старик поднял голову.
— Керк?
— Да, сэр.
Молчание. Затем послышалось:
— Ты веришь в Бога, Керк?
— Я верю в удачу, — Каргин снова приблизился к двери, всматриваясь в лицо Халлорана. Оно было по-прежнему сосредоточенным, даже хмурым.
— В удачу…- протянул старик. — Что же, неплохая вера. Не хуже прочих…-он бросил взгляд на Каргина. — От Бога — смирение и терпение, а удача — она от дьявола… Недаром удачливый получает больше смиренного и терпеливого.