— А что, там неплохие девушки…- пробормотал Каргин, чувствуя, как тонкие ловкие пальцы расстегивают поясной ремень. Пояс упал вместе с кобурой, Грохнув о доски, и пришел черед молнии на комбинезоне. Удобная одежка; одевается быстро, снимается еще быстрей. Особенно, если есть помощник. От башмаков и берета он избавился сам. Губы Мэри-Энн были горячими и влажными. Он приподнял ее, раздвигая бедра, касаясь лицом полной упругой груди. Мышцы под нежной кожей напряглись, потом — будто поверив, что держат крепко, не уронят — девушка расслабилась, вздохнула и закрыла глаза. Ее ноготки царапали спину, но Каргин уже не ощущал ни боли, ни тяжести приникшего к нему тела. Оно казалось легким, хрупким и, в то же время, пленительно округлым; теплая спелая плоть, кружившая голову почти неуловимыми, но знакомыми ароматами. Чем-то сладким и горьковатым…
Запах магнолий в дворцовом саду?..
Он повернулся и, не прекращая сильных ритмичных движений, прижал Мэри-Энн к решетчатой деревянной стене. Она вскрикнула; кольца обхвативших его рук и ног сделались крепче, на висках у нее выступил пот, острые зубки впились в шею под ухом. «Вампиров просят не беспокоиться», — пробормотал Каргин, запустив пальцы в ее локоны и заставляя откинуть рыжеволосую головку.
Теперь Мэри-Энн стонала и всхлипывала все громче, и, будто аккомпанируя этим звукам, вороная ответила негромким ржанием. Дыхание девушки стало горячим, прерывистым — будто жаркий ветер, скользнувший сквозь рощу магнолий, впитавший их запах, овеял лицо Каргина. Он стиснул челюсти, выгнулся в пояснице и тоже застонал — коротко, глухо. Потом, ощутив, как обмякло тело Мэри-Энн, с осторожностью опустил ее на пол.
Минуту-другую она глубоко дышала, полузакрыв глаза и прижимая к груди ладошку с тонкими пальцами. Каргин, отвернувшись, натягивал комбинезон. Он не испытывал неловкости или смятения; может быть, лишь нежность, какую чувствует мужчина к женщине, отдавшейся по собственному, явному и очевидному желанию. Но по прежним опытам он знал, что чувство это преходяще, ибо за ним стояла физиология, а не любовь; то, что на английском называют коротким и емким термином — sex. Такое слово имелось и в родном языке, но в нем ему придавали иной оттенок, отчасти постыдный, отчасти связанный с медицинской практикой. И потому, если б Каргин пожелал перевести это слово с английского либо французского, самым удобным эквивалентом стал бы такой: встретились — разбежались. Как с Кэти Финли.
— А ты темпераментный парень, — услышал он, застегивая пояс. — Жаль, что я тут ненадолго… Ну, приедешь в Нью-Йорк — заглядывай!
— Отчего ж не заглянуть, — пообещал Каргин и уже хотел добавить что-то ласковое, соответствующее моменту, но тут в кармане штанов раздался гудок мобильника.
Вытащив его, он приложил крохотный аппаратик к уху.
Звонил Арада.
— Как сеньорита Паркер?
— Отдыхает после заплыва, сэр.
— Все в порядке?
— Так точно. Стою на страже, сэр. Акул в обозримом пространстве не наблюдается.
— Все равно, будьте бдительны. На пляж из рощи заползают змеи.
— Слушаюсь, сэр. Оружие на взводе, сэр, — отрапортовал Каргин.
Мэри-Энн захихикала.
— Хью?
— Он самый…- дождавшись гудков отбоя и сунув мобильник в карман, он опустился на пол рядом с девушкой.
— Хью-хитрец, Хью-ловкач…- тихо произнесла Мэри-Энн…- Шьется который год… Под одеяло не лезет, церковь ему подавай, тощей крысе…- она потянулась, забросив руки за голову. — А я — девушка честная! Под одеяло, может, и пустила бы, а в церковь меня не тянет! Бобби, конечно, идиот, но я ему пакостить не стану.
— Причем здесь Бобби? — удивился Каргин.
— При том…- ладошка Мэри-Энн коснулась его лица, погладила рубец под глазом. — А знаешь, хоть ты и киллер, а похож на Бобби… глаза такие же и лоб, и волосы, но потемней… Рот другой. И этот шрам… Украшает! Где ты его заработал, Керк?
— Шрам на роже для мужчин всего дороже…- пробормотал Каргин на русском и пояснил:
— В Боснии. Видишь ли, приняли нас за сербов и решили немножко побомбить. Так, для острастки…
— Нас — это кого?
— Роту «Би», которой я командовал. Синюю роту «гиен».
Девушка рассмеялась.
— Разве бывают синие гиены?
Каргин мог бы ей объяснить, что в армии подразделения обозначаются по всякому — и прозвищами, и буквами, и цветом; что буквы, цвет, а также номера, проходят по официальной части, тогда как прозвище необходимо заработать; что в этом есть определенный смысл, хоть не всегда понятный человеку невоенному: перед своими — отличить, противника же — запугать. Но тут припомнился ему Арада, и вместо длинных лекций по армейской психологии, он сказал:
— Согласен, синие гиены — редкий случай. Такой же, как чернокожие шведы и рыжие аргентинцы. Хотя с Аргентиной я, наверное, не прав: страна большая, люди разные…
— Разные, — кивнула Мэри-Энн, натягивая майку. — Если ирландец постарается, будут тебе рыжие аргентинцы. Тощие, как крысы в мормонской церкви.
— Выходит, он твой кузен? — Каргин поднялся и свистнул, подзывая лошадей.
— Черт его знает… Слышала я, что дядюшка путался с мамашей Хью…
Болтают разное…- Мэри-Энн ловко поднялась в седло. — С кем он только не путался, старый козел! Подсчитаешь — позавидуешь… С турчанками и египтянками, испанками и ирландками, даже с японками… Может, — заключила она, — я вовсе не в папашу уродилась, а в дядюшку Патрика. Отчего бы и нет?