В час отдыха Каргин был всегда рассеян и ел торопливо, уносясь мыслями к острову Иннисфри и прикидывая, откуда начать атаку, с Верхней или Нижней бухты, и как половчей захватить дворец — с террасы или же с главного входа. Кэти, казалось, его понимала и не старалась разговорить. Для долгих неспешных бесед у них хватало времени по вечерам, и говорили они о российском житье-бытье, Питере и Москве, родителях Каргина, но главным образом о Париже, его мостах, ведущих к Ситэ и Сен-Луи, донжонах Венсенского замка, о площади Вогезов и храме Валь-де-Грас. Правда, до бесконечности те разговоры не тянулись, а прерывались иногда протяжными стонами и вскриками — мелодией любовных флейт и тамбуринов, звучавшей под скрипичный оркестр цикад.
Судьба наемника полна превратностей и перемен: сегодня ты жив, а завтра мертв, утром здоровый и бодрый идешь на приступ, а в полдень валяешься в воронке без ноги и истекаешь кровью, падаешь в ночную тьму под нераскрывшимся парашютом, подрываешься в джунглях на мине, получаешь удар штыком и глядишь, как стервятники копошатся в твоем распоротом животе. И никакой благодарности, ни памятников, ни орденов, ни залпов над могильным камнем… Да и могилы нет; скорей упокоишься в звериной пасти, как предрекал Киплинг. Гиены трусов и храбрецов жуют без лишних затей… И, помня об этом, Каргин времени зря не терял. Что в руки солдата попало, на том и спасибо!
На третий день боевых трудов, во время ланча, кто-то остановился за его спиной. Каргин не видел подошедшего; он доедал салат и размышлял о том, не подорвать ли казарму и ближние к ней посты минами ПТМ, от коих танк взлетает в воздух на два человеческих роста. Одновременно он любовался Кэти — если не считать пальмы у их столика, увитой лианой в алых цветах, она была самым приятным украшением пейзажа.
Вдруг лицо ее переменилось. Зрачки потемнели, яркие полные губы вытянулись в шпагат, брови сошлись на переносице, а под нежной смуглой кожей щек наметились желваки. Она была будто взведенная граната — отпусти кольцо, грохнет взрыв, метнется пламя и полетят во все стороны осколки. Такая Кэти совсем не нравилась Каргину.
За его спиной раздался голос. Чем-то он был знаком — раздраженный, чуть визгливый, с заметными повелительными нотками.
— Когда я подхожу к своим сотрудникам, им полагается вставать!
Каргин прожевал листик салата и поднял голову.
Молодой мужчина, примерно его лет, в безупречном белом костюме и замшевых туфлях; высокий, рыжеватый, с серо-зелеными глазами и надменным капризным ртом. Кого-то он напомнил Каргину — кого-то очень знакомого, виденного многократно, в различных обстоятельствах и ракурсах. Не его ли самого?.. «Все может быть», — мелькнула мысль. Правда, подбородок у Каргина был покруче, скулы пошире, а волосы — потемней, и рыжинка в них едва просвечивала. Но сходство, безусловно, существовало — такое, какое волей случая бывает между чужими людьми, рожденными в разных концах планеты.
Осмотрев незнакомца с ног до головы, Каргин отвернулся и подмигнул Кэти:
— Кто такой?
— Бобби. Он же — Роберт Генри Паркер, наследник и президент, — пояснила она без особой приязни, выделив слово «наследник». — Нынешний босс корпорации.
Брови у Каргина полезли вверх. В сказанном девушкой не было и намека на пиетет или хотя бы обычную вежливость, с которой мелкий служащий обязан относиться к шефу, главе могущественной фирмы. Выводов можно было сделать два: либо Кэти не являлась мелким служащим, либо ее связывало с Паркером нечто личное, позволявшее общаться накоротке. «Может быть, имеют место оба варианта», — решил Каргин и медленно протянул:
— Значит, босс и президент… А что же ты не встаешь?
Губы Кэти скривились в торжествующей усмешке.
— Я из административного отдела, который ему не подчинен. А если бы и был подчинен, ему все равно меня на улицу не выбросить! Никак не выбросить!
— До поры до времени, крошка, — ядовито заметил Паркер, приземляясь на стул рядом с Каргиным. — До поры до времени… У всех твоих покровителей из задниц уже сыплется песок. А когда высыпется весь, мы потолкуем об улицах и панелях. Или я не прав?
Кэти, побледнев от ярости, хотела ответить чем-то не менее ядовитым, но Каргин накрыл ладонью ее стиснутые руки. Он был поборником дисциплины и привык к тому, что человека можно не уважать, но чин его и звание — совсем другое дело. Как говорил майор Толпыго со всей армейской прямотой: «Честь отдаешь не морде, а погону».
— А я ему подчинен? Я обязан вставать?
— Если пожелаешь, — пожала плечами девушка. — Но ты нанят Мэлори — службой безопасности, проще говоря, а она подчиняется только старику… то есть, я хотела сказать, мистеру Патрику Халлорану.
Диспозиция прояснилась, и Каргин, повернувшись к Бобу, взиравшему на него с каким-то нехорошим интересом, обматерил президента по-русски. Это заняло пару минут, так как ненормативной лексикой он владел в совершенстве, как и положено всякому командиру роты.
— Что это было? — поинтересовался Боб, когда список сексуальных привычек его родителей подошел к концу.
— Это был великий и могучий русский язык, — объяснил Каргин. — Цитата из «Братьев Карамазовых» нашего гения Достоевского. Президент хочет еще что-нибудь послушать?