Здесь, в Аделаиде, нет «рено».
Здесь, в Аделаиде, нет «рено». Нет Принни Миттига. Никакой игры в доктора. Только реальность. Следует ли нанести им последний визит без предупреждения, в память о прежних временах? Как воспримут это Йокичи? Захлопнут ли они дверь перед носом незваных гостей? Или, поскольку они вообще-то из того же мира, что и Миттига, мира ушедшего или уходящего, их встретят приветливо, угостят чаем с пирогом и отправят домой, нагруженных подарками?
— Настоящая экспедиция, — говорит Элизабет Костелло. — Неведомый континент Мунно-Пара. Уверена, это поможет вам отойти от себя.
— Если мы нанесем визит в Мунно-Пара, то не для того, чтобы я отошел от себя, — возражает он. — Во мне нет ничего такого, от чего мне нужно убегать.
— И как мило с вашей стороны пригласить меня, — продолжает Элизабет Костелло. — Разве вы не предпочли бы поехать один?
«Всегда весела, — думает он. — Как утомительно, должно быть, жить с кем-то, кто так непоколебимо весел».
— У меня и в мыслях не было ехать без вас, — отвечает он.
Много лет тому назад ему приходилось колесить по Мунно-Пара, на пути в Гоулер. Тогда тут было всего несколько домишек, разбросанных вокруг автозаправочной станции, а за ними — кустарники. Теперь тут всюду улицы и новые дома.
Наррапинга-клоуз, семь — этот адрес стоял на бланках, которые он подписывал для Марияны. Такси останавливается перед домом в колониальном стиле; зеленый газон окружает аскетичный маленький прямоугольный японский сад: плита из черного мрамора, по которой струится вода, камыши, серые булыжники. («Совсем настоящий! — восхищается Элизабет Костелло, выбираясь из машины. — Просто подлинный! Дать вам руку?»)
Шофер передает ему костыли. Он расплачивается.
Дверь слегка приоткрывается; их подозрительно оглядывает девушка с бледным флегматичным лицом и серебряным колечком в носу. Бланка, предполагает он, средний ребенок, магазинная воровка, его негаданная протеже. Он надеялся, что она такая же красавица, как ее сестра. Но нет, это не так.
— Хэлло, — говорит он. — Я Пол Реймент. Это миссис Костелло. Мы надеемся увидеть твою маму.
Не говоря ни слова, девушка исчезает. Они всё ждут и ждут на пороге. Ничего не происходит.
— Я предлагаю войти, — говорит наконец Элизабет Костелло.
Они оказываются в гостиной, обставленной белой кожаной мебелью; с одной стороны — большой телевизионный экран, с другой — огромная абстрактная картина: вихрь оранжевых, лимонных и желтых тонов на белом фоне. Над головой — кондиционер. Никаких кукол в народных костюмах, никаких закатов над Адриатикой, ничего, что напоминало бы о прежней стране.
— Все настоящее! — снова восклицает Элизабет Костелло. — Кто бы мог подумать!
Он предполагает, что эти замечания о настоящем в некотором смысле направлены в его адрес; он предполагает, что в них заключена ирония. Но он не может догадаться, что за этим кроется. Предполагаемая Бланка просовывает в дверь голову.
— Она идет, — произносит девушка нараспев и снова исчезает.
Марияна не сделала никаких усилий, чтобы принарядиться. На ней синие джинсы и белая хлопчатобумажная блузка, не скрывающая плотную талию.
— Итак, вы приводите свою секретаршу, — говорит она без всяких предисловий. — Что вы хотите?
— Это не конфронтация, — говорит он. — У нас тут небольшая проблема, и, я думаю, лучший способ ее решить — это спокойно побеседовать. Элизабет не моя секретарша и никогда ею не была. Просто друг. Она приехала со мной, потому что чудесный день и мы решили прогуляться.
— Поездка за город, — поясняет Элизабет. — Как у вас дела, Марияна?
— Хорошо.
— Поездка за город, — поясняет Элизабет. — Как у вас дела, Марияна?
— Хорошо. Ну что же, присаживайтесь. Хотите чаю?
— С удовольствием выпила бы чашечку чая, и Пол тоже. Если Пол скучает по чему-то из старого образа жизни, так это по обычаю заглянуть к друзьям на чашечку чая.
— Да, Элизабет знает меня лучше, чем я сам. Мне даже не нужно открывать рот.
— Это хорошо, — говорит Марияна. — Я делаю чай.
Шторы задернуты от палящего солнца, но сквозь щели видны два высоких эвкалипта во дворе и пустой гамак, подвешенный между ними.
— Стиль жизни, — замечает Элизабет Костелло. — Разве не так это называется в наши дни? Нашим друзьям Йокичам нужно соответствовать стилю жизни.
— Я не понимаю, почему вы подтруниваете над этим, — отвечает он. — Безусловно, в Мунно-Пара так же имеют право на стиль жизни, как и в Мельбурне. Зачем же им было покидать Хорватию, как не для того, чтобы самим выбирать себе стиль жизни?
— Я не подтруниваю. Напротив, я полна восхищения.
Возвращается Марияна с чаем. С чаем, но без пирога.
— Итак, зачем вы приходите? — осведомляется она.
— Мог бы я побеседовать с Драго, совсем недолго?
Она качает головой.
— Нет дома.
— Хорошо, — продолжает он. — У меня есть предложение. У Драго ключи от моей квартиры. Во вторник утром я уйду и буду долго отсутствовать. Уйду в девять и вернусь не раньше трех. Могли бы вы сказать Драго, что мне было бы приятно, когда я вернусь домой, увидеть, что всё на своем месте, как раньше.
Следует долгое молчание. На Марияне синие пластиковые босоножки. Синие босоножки, темно-красные ногти на ногах. Хотя он бывший фотограф-портретист, а Марияна бывший реставратор картин, их эстетические понятия резко расходятся. Весьма возможно, что и в других вопросах их взгляды резко расходятся. Например, их отношение к словам «мое» и «твое». Женщина, которую он мечтал увести у мужа. Я хочу о вас заботиться. Хочу защитить, взять под свое крыло. Как бы это выглядело в реальности: заботиться о ней, двух ее враждебно настроенных дочерях и вероломном сыне?