Если он перелистает назад еще несколько страниц, то, несомненно, прояснится, кто эта скорбящая женщина, кто покойник. Но бесенок любопытства, кажется, покинул его. Он не уверен, что ему хочется узнать больше. Что-то непристойное есть в этой писанине — жирные чернила, небрежно расплывающиеся на линейках; что-то нечестивое, вызывающее, обнажающее то, что чуждо дневному свету.
Такова ли вся записная книжка-вызов, оскорбление приличий? Он осторожно листает ее с самого начала. Ему никак не связать записи друг с другом. Она пишет так, будто торопится зафиксировать подслушанную историю, сжимая повествование, укорачивая диалоги, нетерпеливо перескакивая с одной сцены на другую. Но вдруг он натыкается на фразу: «Одна нога синяя, другая красная». Люба? Это может быть только Люба. «Арлекин, Арлекин, безумно раскрашенный. В Германии пестрые коровы безумны, они бешеные. А маленькая собачка смеется. Ввести собаку, маленькую собачонку, которая виляет хвостом перед всеми без исключения, горя желанием угодить? Реакция ПР: «Может быть, я и похож на собаку, но, конечно же, не до такой степени!» Собачонка и Джефф».
Он захлопывает записную книжку. Кажется, у него горят уши. Именно этого он и боялся: она знает всё, абсолютно всё. Черт бы ее побрал! Все время, когда он думал, что сам себе хозяин, он был в клетке, как крыса, которая мечется из стороны в сторону, а эта чертовка стояла над ним, наблюдая, слушая, делая записи, фиксируя его успехи.
Или все гораздо хуже, несравненно хуже, настолько хуже, что разум может не выдержать? А что, если это значит переместиться в то место, которое он пока что может называть лишь другая сторона? Не случилось ли с ним это? То, что случается со всеми?
Он очень осторожно усаживается в кресло. Уж если это не великий момент, подобный моменту, когда Коперник сделал свое открытие, то что же это? Быть может, ему сейчас открылась величайшая из всех тайн. Мы и не подозреваем о втором мире, который существует бок о бок с первым. Человек с пыхтением передвигается в первом мире в течение определенного времени; затем появляется ангел смерти в виде Уэйна Блайта или кого-нибудь в том же роде. На мгновение, на вечность время останавливается; человек проваливается в темную дыру. Потом — раз-два! — человек попадает во второй мир, идентичный первому, где возобновляется время и продолжается действие: полет в воздухе наподобие кошки, толпа зевак, карета «скорой помощи», больница, доктор Ханзен и так далее, — но теперь вдобавок у человека на шее Элизабет Костелло или кто-нибудь вроде нее.
Ничего себе скачок: от слова С-О-Б-А-К-А в записной книжке — к жизни после смерти. Дикое предположение. Возможно, он заблуждается. Даже скорее всего он заблуждается. Но прав он или нет, истина или заблуждение то, что он с величайшим сомнением называет другой стороной, первый эпитет, который приходит ему в голову (напечатанный буква за буквой под веками его глаз на небесной пишущей машинке), — это ничтожный. Если смерть оказывается всего лишь фокусом, который с таким же успехом мог быть фокусом со словами, если смерть не более чем икота, прерывающая время, после чего жизнь продолжается как ни в чем не бывало, — тогда к чему вся эта суматоха? Разрешено ли отказаться от этого — отказаться от этого бессмертия, этой ничтожной судьбы? Я хочу, чтобы мне вернули мою прежнюю жизнь — ту, которая оборвалась на Мэгилл-роуд.
Он вымотан, голова идет кругом, ему стоит лишь закрыть глаза, и он тут же провалится в сон. Но он не хочет лежать здесь, беззащитный, когда вернется эта Костелло. Он начал ощущать, что в ней есть нечто — скорее лисье, нежели собачье, — что никак не связано с внешностью, и это ее свойство заставляет его нервничать и не доверять ей. Он вполне может себе представить, как она в темноте крадется из комнаты в комнату, принюхиваясь, — идет по следу.
Он все еще сидит в кресле, когда его легонько встряхивают. Перед ним стоит не эта лисица миссис Костелло, а Марияна Йокич, женщина в красной косынке, женщина, которая некоторым образом (с минуту он не может вспомнить, каким именно, так как разум его слишком затуманен) является причиной, или источником, или корнем всех этих осложнений.
— Мистер Реймент, вы о’кей?
— Марияна! Да, конечно. Конечно я о’кей. — Но это неправда. Он не о’кей. Во рту дурной привкус, спина онемела. К тому же он терпеть не может сюрпризы. — Который час?
Марияна игнорирует его вопрос. Она кладет перед ним на кофейный столик конверт.
— Ваш чек, — поясняет она. — Он сказал его отдать, мы не принимаем деньги. Мой муж. Он говорит, что не принимает деньги другого мужчины.
Деньги. Драго. Другая вселенная для обсуждения. Ему нужно собраться с мыслями.
— А как насчет самого Драго? — спрашивает он. — Как насчет образования Драго?
— Драго может ходить в школу, как прежде, ему не нужна школа-интернат, говорит мой муж.
Ребенок Люба рассеянно теребит юбку своей матери, посасывая большой палец. У нее за спиной в комнату осторожно просачивается эта Костелло. Была ли она в квартире, пока он спал?
— Вы хотели бы, чтобы я поговорил с вашим мужем? — высказывает он свое предположение.