— Мама сказала, сколько это выходит. Я не знал, что так много.
— Мне не нужны эти деньги, Драго. Если я не потрачу их на твое обучение, они будут лежать в банке без движения.
— Да, но почему я? — упорствует мальчик.
«Почему я?» Кажется, этот вопрос у всех на устах. Он мог бы вежливо отделаться от Драго, но мальчик пришел лично, чтобы узнать, поэтому он ответит — правду или хотя бы часть правды.
— За то время, что твоя мать здесь проработала, я к ней привязался, Драго. Она кардинально изменила мою жизнь. Ей приходится нелегко, мы оба это знаем. Я хочу помочь, чем могу.
Теперь Драго уже не прячет глаза. Мальчик смотрит ему прямо в лицо, как бы бросая вызов: Это все, что вы можете сказать? Вы не зайдете дальше? А его ответ: Да, я не зайду дальше — пока что.
— Мой папа этого не позволит, — говорит Драго.
— Да, я слышал. Вероятно, для твоего папы это вопрос чести. Я могу это понять. Но ты должен ему напомнить, что принять ссуду от друга не стыдно. А мне бы хотелось, чтобы меня считали другом.
Драго качает головой:
— Дело не в этом. Они поссорились из-за этого, моя мама и мой папа. — У него начинают дрожать губы. Всего шестнадцать лет — еще ребенок. — Они поссорились вчера вечером, — тихо продолжает он. — Мама ушла. Она ушла к тете Лиди.
— А где это? Где живет тетя Лиди?
— Вниз по дороге, в Элизабет-Норт.
— Драго, давай будем искренними друг с другом.
Ты бы не пришел сюда сегодня, я уверен, если бы тебя не тревожили мысли о твоей матери и обо мне. Поэтому позволь мне тебя успокоить. Между твоей матерью и мной не происходит ничего постыдного. В моих чувствах к ней нет ничего бесчестного. Я отношусь к ней с почтением. «Ничего постыдного». Какая забавная, старомодная манера выражаться! Уж не фиговый ли это листок, прикрывающий нечто гораздо более грубое, нечто непроизносимое: «Я не трахал твою мать»? Если вся эта кутерьма из-за траханья, если именно это вызывает у Мирослава Йокича ревнивую ярость, а его сына доводит до слез, почему же он рассуждает о чести вместо того, чтобы просто сказать: «Я не трахал твою мать, я даже не приставал к ней. Пойди и скажи это своему отцу». Однако если уж он не планирует склонить к этому Марияну, если не мечтает трахнуть ее, то что же тогда он планирует и о чем мечтает и какими словами объяснить это парню, родившемуся в восьмидесятых?
— Мне жаль, что я стал яблоком раздора между твоими родителями. Этого мне бы хотелось меньше всего. У твоего отца совершенно неверное представление обо мне. Если бы он познакомился со мной лично, то изменил бы свое мнение.
— Он ударил ее, — говорит Драго; теперь он уже не владеет собой, не владеет своим голосом, не может справиться со слезами и, быть может, с движениями души. — Я его ненавижу. Он ударил и мою сестру.
— Он ударил Бланку?
— Нет, мою маленькую сестричку. Бланка на его стороне. Она говорит, что у мамы романы. Она говорит, у мамы роман с вами.
«У мамы романы». А эта Костелло назвала ее верной супругой. Пусть он зря не тратит время и не пытает счастье с Марияной Йокич, сказала она, потому что Марияна Йокич верная супруга. Кто же прав — язвительная дочь или безумная старуха? И какая ужасающая картина: Мирослав — несомненно этакий огромный медведь! — разъяренный и пьяный, бьет кулачищами Марияну, ударяет по фарфоровому личику дочери на глазах у сына и брата, кипящего от возмущения! Балканские страсти! Как же это его угораздило связаться с хорватом, с балканским механиком и его механической уткой!
— У нас с твоей матерью нет романа, — настойчиво повторяет он. — У нее этого и в мыслях нет, и у меня этого в мыслях нет. (Какая ложь! Я каждый день только об этом и мечтаю!) Если ты этому не веришь, значит, мы с этим покончим, я не собираюсь тебя убеждать. Какие у тебя планы — ближайшие планы? Ты будешь жить дома или с матерью?
Драго мотает головой.
— Я не вернусь. Перекантуюсь у приятеля. — Он пинает рюкзак. — Я принес свои вещи.
Судя по раздувшемуся рюкзаку, вещей много.
— Ты можешь спать здесь, если хочешь. У меня в кабинете есть свободная кровать.
— Я не знаю. Я сказал приятелю, что побуду у него. Можно, я скажу вам позже? Я могу оставить здесь свой рюкзак?
— Как хочешь.
Он не ложится до полуночи, поджидая Драго. Но Драго появляется только на следующий день.
— У меня внизу друг, — объявляет он в домофон. — Она может войти?
Друг, его девушка. Значит, вот где он провел ночь!
— Да, поднимайтесь.
Но когда он открывает дверь, то чуть не вскрикивает от досады: рядом с грязным, усталым Драго стоит Элизабет Костелло. Неужели он никогда не избавится от этой женщины?!
Он и она осторожно приглядываются друг к другу, словно собаки, готовые подраться.
— Мы с Драго столкнулись в парке Виктория, — говорит она. — Вот где он провел ночь. В компании новых приятелей. Которые склоняли его вкусить плоды Бахуса.
— Кажется, ты сказал, что ночуешь у друга, — напоминает он Драго.
— Это не получилось. Я о’кей.
«Я о’кей». Мальчик явно не о’кей.
«Я о’кей». Мальчик явно не о’кей. Кажется, он впал в уныние, которое не может развеять выпивка.
— Ты говорил со своей матерью?
Мальчик кивает.
— И?
— Я позвонил ей. Сказал, что не вернусь.