Зугги съел пару лепёшек, запил водой прямо из-за борта. И, почесав в затылке, лёг на лавке сам.
— Я умаялся малехо, подремаю чуток. Ежели чего — будите…
Словам кузнеца никто и не подумал возразить — стены и башни Сарнолла уже давно исчезли где-то в ночи, так что старина поработал на славу.
Линн не задумываясь правила лодкой — оказалось, что это вовсе нетрудно — а сама бездумно смотрела на дрожащую в воде луну. На серебристые, разбегающиеся по поверхности осколочки ночного светила, и отчего-то на сердце ей было спокойно, как никогда. Словно выдернули из души какую-то занозу — и девчонка отметила сама для себя, что не вернётся в Сарнолл ни за какие денежки.
А собственно говоря, зачем? Что её там ждёт — или кто? Рано или поздно либо попалась бы, либо Упырь, что смотрел всё более косо день ото дня, придумал бы какую пакость, чтобы сжить со свету.
Она еле заметно усмехнулась, припомнив, как сегодня сдался наконец последний замок на тщательнейше оберегаемом сундуке главаря гильдии, пока он совсем рядом, в соседней каморке, тешился с Тайши. И тяжесть нескольких самых ценных мешочков, перекочевавших на надетый под лохмотья пояс с потайными кармашками. И зеленоватый яд, что Линн, заперев обратно сундук, осторожно нанесла лучинкой на еле заметно потёртые места, где Салдан наверняка хотя бы раз прикоснётся рукой — а соку цветков аконита того достаточно…
Предутренний туман скрыл реку так надёжно, и такой ватной тишиной глушил все звуки, что Линн чуть забеспокоилась. Даже она едва ли видела дальше десятка шагов. Но слева и чуть впереди уже заметно светлело, а чарующе подмигивающие звёзды потускнели, словно устав глядеть на троицу беглецов. И когда вокруг уже начало светать, девчонка развернула лодку на очень кстати показавшуюся впереди песчаную отмель.
— Хватит, Сопля — пора определяться.
Тот, мокрый и распаренный, встряхнулся всем телом, отчего со слипшихся сосульками волос полетели брызги, втащил в лодку вёсла, уложил их вдоль бортов и потеребил спящего Зугги. Тот проснулся разом, словно и не спал — так, что Линн даже восхитилась.
— Что?
— Светает, старик, — Сопля умылся, тяжело и запалённо дыша.
Подумав чуть, достал из котомки лепёшку и принялся жевать. В это время лодка мягко ткнулась в берег и наконец-то замерла.
— Где мы, Зугги? — в голосе Линн слышалась неприкрытая озабоченность.
Тот тоже плеснул себе в лицо холодной воды, потянулся. Встал во весь рост, осмотрелся.
— А неплохо — до города отсюда часа три пёхом топать. Далеко ушли. И что теперь?
Линн подумала чуть, и высказалась в том духе, что по свету на реке делать нечего. А вот в лесок какой забиться, да поглуше и от деревень подальше, это было бы самое лучшее. От холода и неподвижности её малость пробирал озноб — отсыревшие лохмотья почти не грели.
Зугги почесал лохматую голову и согласился. Осмотрелся вновь и сел за вёсла.
Осмотрелся вновь и сел за вёсла. Сильными и частыми гребками он в пару ангов (анг — напомню, сто сетангов, сто секунд) пересёк реку, на ходу объяснив, что на этом берегу деревня совсем рядом — а вот на том как раз лес хороший и есть.
И действительно — заросли оказались такие, что никогда не высовывавшим из города нос подросткам показались чуть ли не сказочными джунглями. Однако дрорда признаков беспокойства не подавала, и Линн зачем-то шёпотом сообщила остальным, что вблизи никого нет. Кивнув, Зугги выбрал место, где упавший ствол был наполовину в воде, наполовину на суше, и подогнал плоскодонку туда.
Девчонка, нагрузившись котомками и тяжеленным узлом с давешней добычей и инструментами кузнеца, вспорхнула по дереву с лёгкостью никогда не виданной ею белки. А вот мужчинам пришлось попыхтеть, чтобы вытащить и спрятать в прибрежных кустах лодку.
Запомнив место, они прошли немного вглубь леса, поднимаясь выше — там по крайней мере было не так сыро. Зугги прихватил с собой вёсла и парус, заметив, что так положено.
— Мало ли — от дождя укрыться, да под себя постелить.
Под толстой и величавой елью, при виде которой Сопля восхищённо разинул рот, оказалось сухо и весьма уютно. Зугги постелил парус, бросил рядом вёсла, а Линн со вздохом облегчения опустила туда же свою ношу.
То ли от свежего воздуха, то ли от незнакомых, но отчего-то приятных и кажущихся родными запахов голова немного кружилась. А может — и от бессонной ночи. Но прежде чем завалиться спать, следовало решить и сделать ещё немало чего.
Первым делом Линн упорхнула в густые заросли какой-то колючей ягоды и с облегчением присела — ибо терпеть ей пришлось долго. Подумав, присыпала место и даже утрамбовала ногой в грубом башмаке. Прислушалась.
Тишина утреннего леса пугала. В городе такого не бывает — всегда есть какой-то шум. Если не деловитый гам от работных людей, то крики и перебранка. Если не цоканье копыт и грохот грубо окованных железом колёс по брусчатке, то звон колокола с ратуши. А здесь… легчайшее, нежнейшее перешёптывание древесных крон о чём-то своём, вечном. Да неуверенное пиньканье какой-то пичуги невдалеке.
На плече завозилась Синди. Дрорда всю дорогу так и продрыхла — цепко ухватившись за ткань на плече всеми четырьмя лапками и завернувшись в крылья, как старая художница Амарга в свою шаль. И беззаботно спрятав удлинённую остренькую мордашку под правое — всегда правое крыло.