* * *
От звука близкого разрыва, показавшегося в глубине укреплённого форта просто ударившей под ноги тряской и глухой волной, со сводчатого потолка просыпалась тонкая струйка песка и древесной трухи. От неприцельных и случайных попаданий дальнобойных, начинённых шимозой снарядов укрепления пока что спасали…
— Merdie… проклятые япошки, — поморщился мичман Деколь, грязным пальцем брезгливо вытащив из стакана попавшую туда щепку.
Покачав седой от известковой пыли головой, добавил:
— Что ж, господа офицеры — упокой бог душу капитана Борисенко… — и опрокинул в рот сладковатую рисовую водку.
Лейтенант Валтонен собрался было последовать его примеру, но, забывшись, почесал немилосердно зудящую рану на плече. Рука наткнулась на несвежего цвета бинт и лишь скользнула по марле. Сквозь зубы помянув узкоглазых примерно такими же нелестными словами, молодой минный офицер с «Решительного» вздохнул.
— Да, етто короший бил человекк. Бравий морякк, и коммандер не из последних… помянем, коспода… — и тоже выпил свою долю местного, отдающего сивухой пойла.
Волей-неволей и сидящий на треснувшем снарядном ящике у стены мичман Давыдов поднял глаза. Усилием воли он разогнал мутную, застящую глаза пелену усталости.
Усилием воли он разогнал мутную, застящую глаза пелену усталости. Обвёл взглядом душный полумрак каземата, в котором огненным светлячком чадил произрастающий из снарядной гильзы огонёк. И в этом аду моряки, оказавшиеся по приказу комендант-генерала на суше и командующие отрядами, обороняющими подступы к седьмой батарее, казались бесплотными призраками, заглянувшими на пир из преисподней.
С тех пор, как японцы устроили русским войскам кровавую бойню под Мукденом, дела пошли совсем плохо. Порт-Артур оказался в осаде. А говоря совсем уж откровенно, господа — и в полном дерьме. Лучший на тысячи миль в округе порт, непрестанно укрепляемый, и в то же время почти беззащитный. Катастрофа, постигшая сухопутную армию под руководством бездарных *** — прости Господи, что так выразился — привела к тому, что крепость-порт штурмуют с суши.
Мало того, японский флот под командованием адмирала Того полностью блокировал все подходы с моря. И в довершение всех бед, пришло известие, что идиот Рождественский позволил в битве под Цусимой разбить спешащие на помощь силы! Кретин — другого слова мичман просто не находил.
Потерев рукой подбородок с противно скрипнувшей по пальцам щетиной, Павел Андреевич другою взял с заменяющего стол ящика помятую жестяную кружку. Выдал по адресу наседающих японцев, их детей и матерей и даже их е***утого Императора такой морской загиб, что в другое время позавидовал бы и боцман Терещенко с «Изумруда». Отведя малость душу, он поднял кружку.
— Да, Петрович был моряк от бога, и человек что надо. Эх-х…, — а затем, не чувствуя вкуса, выпил китайскую водку.
Пошарил пальцами на столе, отправил следом в рот ломтик вяленой рыбы. Выдохнул, брезгливо морща пропитавшиеся пылью усы. Прикурил от самодельной лампы последнюю, припасённую на крайний день «Северную Пальмиру» и уселся обратно на ящик.
Так вышло, что четвёртый в их компании, бравый капитан Борисенко сегодня утром во время вылазки схлопотал осколок под сердце и отдал Богу душу. И перед тем, как выпить за упокой доброго человека, каждый из оставшихся высказал о врагах отечества кое-что из того, что он о них думает. Но всё же — не к лицу флотским офицерам поддаваться унынию!
— Да, господа, слыхали, что намедни учудил мичман Пустошкин? — Деколь пыхнул чудовищных размеров «козьей ножкой» и те, кто знали его похуже, могли бы сказать, что он вполне доволен жизнью.
— А что таккое? — заинтересовался некурящий финн, продолжая умело разделывать вяленую треску.
— Сообразил такое, что мне, европейцу, поначалу показалось дикостью! — давно обрусевший потомок французов ещё тех, Петровских времён, он упрямо считал себя европейцем, а русских и иже с ними — грязными варварами и азиатами. Впрочем, к этому все давно привыкли, тем более что Карлович частенько оказывался прав. Да, скифы мы — что есть, то есть…
— Представьте — предложил атаковать япошек морскими минами! — мичман развёл руками, демонстрируя своё весёлое недоумение.
— Ну и что таккого? — не понял лейтенант Валтонен, протягивая ему полупрозрачный, светящийся янтарным жиром ломоть рыбы.
— Как что, господа? Морскими минами — и на суше! — Деколь хохотнул и даже хлопнул руками по коленям давно потерявших лоск флотских брюк.
Финн некоторое время серьёзно обдумывал услышанное. Наконец он изобразил породистым лицом лёгкое изумление.
— Етто не есть шутка?
— Да в том-то и дело, господин лейтенант, что нет! — с жаром подтвердил раскрасневшийся от выпитого мичман Деколь.
Мичман Давыдов выпал из беседы о затее Луки Пустошкина, как намазанный жиром лот из рук матроса.
Безучастно сидел он у стены, наслаждаясь чуть щипучим ароматным дымком, столь приятным после местного самосада — ещё более мерзкого, чем матросская махорка.
Какие потери! А ведь на дворе просвещённый двадцатый век, господа! Почему же, отчего гибнут самые лучшие, самые умные и порядочные люди? В то время как воры и бездари процветают в тылу да штабах…