— Хорошо, что я разыскал тебя так скоро. Я
целый день рылся в телефонных книжках и картинных галереях и ничего не
нашел, а в распивочной за углом мне сразу сказали твой адрес. Я был уверен,
что ты все еще не бросил своего малевания.
Кьоу окинул стены мастерской испытующим взором.
— Да, ты настоящий художник, — объявил он, несколько раз кивнув
головой. — Вот эта картина, большая, в углу, где ангелы, зеленые тучи и
фургон с оркестром, превосходно подойдет для нас. Как называется эта
картина? «Сцена на Кони- Айленд»? (1}
— Эта? Я хотел назвать ее: «Илья-пророк возносится на небо», но, может
быть, ты ближе к истине.
— Дело не в названии! — философски заметил Кьоу. — Самое главное — рама
и пестрые краски. Теперь я скажу тебе без околичностей, зачем я пришел к
тебе. Я проехал на пароходе две тысячи миль, чтобы вовлечь тебя в одно
предприятие. Чуть только я затеял это дело, я сразу же подумал о тебе.
Хочешь поехать со мною, чтобы смастерить одну картину? Работать три месяца.
Пять тысяч долларов.
— А какая работа? — спросил Уайт. — Рекламы о средствах для ращения
волос? Об овсяной каше?
— Никакой рекламы тебя малевать не заставят!
— Что же это за картина?
— Долго рассказывать.
— Ничего, рассказывай. А я, уж извини, буду следить за колбасой. Чуть
она примет ван-дейковский коричневый тон, нужно снимать. Иначе пиши пропало.
Кьоу рассказал ему весь свой проект. Они должны были поехать в Коралио,
где Уайту надлежало разыграть из себя знаменитого американского художника-
портретиста, который будто бы разъезжает по тропикам для отдохновения от
напряженной и высокооплачиваемой работы. Можно было с уверенностью сказать,
что художник с такой репутацией непременно получит казенный заказ —
увековечить на полотне бессмертные черты Лосады — и окажется под тем ливнем
червонцев, который обеспечен каждому, кто умеет играть на слабой струне
президента.
Кьоу решил назначить десять тысяч долларов. Случалось, художникам
платили за портреты и больше. Расходы по путешествию пополам, все доходы
тоже пополам. Такова была схема; он сообщил ее Уайту. С Уайтом он
познакомился на Западе еще до того, как один посвятил себя искусству, а
другой ушел в бедуины.
Заговорщики покинули мастерскую и заняли уютный уголок в кафе, где и
просидели до ночи в обществе старых конвертов и огрызка синего карандаша,
принадлежавшего Кьоу.
Ровно в полночь Уайт скрючился на стуле, положив подбородок себе на
кулак, и закрыл глаза, чтобы не видеть безобразных обоев.
— Хорошо, я поеду, Билли, — сказал он спокойно и твердо. — У меня есть
две-три сотни, чтобы платить за колбасу и мастерскую, я рискну. Пять тысяч!
Эти деньги дадут мне возможность уехать на два года в Париж и на год в
Италию.
Пять тысяч!
Эти деньги дадут мне возможность уехать на два года в Париж и на год в
Италию. Завтра же начну собираться.
— Ты начнешь собираться через десять минут. Завтра уже наступило.
«Карлсефин» отходит в четыре часа. Пойдем в твою красильню, я помогу тебе.
На пять месяцев в году Коралио становится фешенебельным центром
Анчурии. Только тогда в городе кипит жизнь. С ноября по март город в
сущности является столицей. Там имеет пребывание президент со своей
официальной семьей; высшее общество тоже перебирается туда. Люди, живущие в
свое удовольствие, превращают весь этот сезон в сплошной праздник:
развлечениям и забавам нет конца. Празднества, балы, игры, морские купанья,
прогулки, спектакли-все способствует увеселению. Знаменитый швейцарский
оркестр из столицы играет каждый вечер на площади, и все четырнадцать карет
и экипажей, имеющихся в городе, кружат по улицам в похоронно- медленном, но
сладостном темпе. Индейцы, похожие на доисторических каменных идолов,
спускаются с гор и продают на улицах свои изделия. Узенькие улички полны
народу — журчащий, беззаботный, веселый поток человечества. Нахальные
мальчишки, вся арматура которых состоит из коротенькой туники и золотых
крылышек, визжат под ногами, кипучей толпы. Особенно помпезно обставлено
прибытие в город президента и его приближенных. Это великое торжество начала
сезона, и сопровождается оно всегда парадами и патриотическими изъявлениями
восторга и преданности.
Когда Кьоу и Уайт прибыли на «Карлсефине» в Коралио, веселый зимний
сезон был уже в полном разгаре. Ступив на берег, они услышали швейцарский
оркестр. Деревенские девы, украсив светляками свои черные кудри, уже
скользили по тропинкам, босые, с пугливыми взорами. Франты в белых
полотняных костюмах, помахивая тросточками, уже начали свою вечернюю
прогулку, столь опасную для женских сердец. Человеческое заполнило собою
весь воздух: искусственные чары, кокетство, праздность, развлечения —
созданный человеком смысл жизни.
В первые два-три дня по прибытии в Коралио Кьоу и его приятель занялись
подготовкой почвы. Кьоу сопровождал художника во всех его прогулках по
городу, познакомил его с маленьким кружком англичан и американцев и всеми
возможными способами внушал окружающим, что приезжий — знаменитый художник.
Желая нагляднее показать, что это действительно так, Кьоу наметил целую
программу.
Приятели сняли комнату в отеле де лос Эстранхерос. Оба щеголяли в новых
костюмах из девственно-чистой парусины, у обоих были американские соломенные
шляпы и трости, очень экстравагантного вида и совершенно ненужные. Даже
среди пышно- мундирных офицеров анчурийского воинства числилось не много
таких caballeros — таких элегантных и непринужденных в обращении
джентльменов, как Кьоу и его друг, великий американский художник сеньор
Уайт.