Так
как пассажиров на этом пароходе не было, власти скоро покончили со всеми
формальностями. Комиссар заявил, что судно останется на якоре лишь до утра и
потому будет грузиться всю ночь. По его словам, «Карлсефин» пришел из
Нью-Йорка, куда он в последний раз отвозил партию кокосовых орехов и
апельсинов. Для ускорения работы были пущены в ход даже две или три
пароходные шлюпки, ибо капитан хотел вернуться как можно скорее, чтобы не
упустить возможностей, создавшихся благодаря некоторой нехватке фруктов на
рынках Штатов.
Около четырех часов близ Коралио появилось следом за роковой «Идалией»
еще одно морское чудовище, к каким в здешних водах еще не успели привыкнуть,
— изящная паровая яхта, выкрашенная в бледно-желтую краску, четко
очерченная, словно гравюра. Красавица неслась к берегам, распиливая волны
легко, как утка в лохани с дождевой водой. Скоро к берегу приблизилась
быстроходная шлюпка, управляемая гребцами в матросской форме, и на
прибрежный песок выскочил коренастый мужчина.
Поглядев как бы с неодобрением на довольно пеструю толпу туземцев,
мужчина прямо направился к Гудвину, который изо всех на берегу был самым
несомненным англосаксом. Гудвин вежливо приветствовал его.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что фамилия новоприбывшего Смит и
что прибыл он на яхте. Тощие биографические данные! Ведь яхта и без того
была у всех на виду, а о том, что фамилия незнакомца Смит, можно было
догадаться по его наружности. Но Гудвину, видавшему виды, бросилось в глаза
несоответствие между Смитом и его яхтой. У Смита голова была, как пуля, у
Смита были тупые и косые глаза, усы у Смита были, как у бармена, который
смешивает в кабаке коктейли. И если только он не переоделся по прибытии в
здешние воды, он, значит, имел дерзость оскорблять палубу своей благородной
яхты котелком светло-серого цвета, клетчатым костюмчиком и водевильным
галстуком. Люди, имеющие собственные яхты, обычно находятся в большей
гармонии с ними.
Было ясно, что у Смита есть какое-то дело, но он не афишировал себя. Он
сказал несколько слов о здешней местности, заметив, что она точка в точку
похожа на картинки в географии; потом он спросил, где живет консул
Соединенных Штатов. Гудвин указал ему на тряпицу в полосках и звездах,
висевшую над маленьким консульским домиком за апельсинными деревьями.
— Вы, несомненно, застанете консула дома, — сказал Гудвин. — Мистер
Джедди чуть не утонул несколько дней назад, он заплыл слишком далеко во
время купания. Доктор запретил ему пока что выходить из дома.
Смит пустился вспахивать ногами песок по дороге в консульство. Его
крикливый и пестрый наряд был в жестокой вражде с мягкими — синими и
зелеными-красками тропиков.
Джедди лежал в гамаке, немного бледный и вялый. В ту ночь, когда шлюпка
«Валгаллы» доставила на берег его бездыханное тело, доктор Грэгг и другие
приятели промучились над ним два-три часа, чтобы сохранить искру жизни, еще
тлевшую в нем. Бутылка с бесплодным посланием так и умчалась в море, и
созданная ею проблема свелась к простой задачке на сложение: по правилам
арифметики один да один — два; по правилам романтики — один.
Существует забавная старинная теория, что у человека могут быть две
души — одна внешняя, которая служит ему постоянно, и другая внутренняя,
которая пробуждается изредка, но, проснувшись, живет интенсивно и ярко.
Подчиняясь первой, человек бреется, голосует, платит налоги, содержит семью,
покупает в рассрочку мебель и вообще ведет себя нормально. Но стоит
внутренней душе взять верх, и в один миг тот же человек начинает изливать на
свою спутницу жизни поток яростного отвращения; не успеете вы оглянуться,
как он изменяет свои политические взгляды, наносит смертельное оскорбление
своему лучшему другу, удаляется в монастырь или в дансинг, исчезает,
вешается, или — пишет стихи и песни, или целует жену, когда она его о том не
просила, или отдает все свои сбережения на борьбу с каким-нибудь микробом.
Потом внешняя душа возвращается, и перед нами снова наш уравновешенный,
спокойный гражданин. То, что было, это всего лишь бунт Индивидуума против
Порядка; надо было перетряхнуть атомы человека, чтобы дать им снова осесть
на положенных местах.
У Джедди встряска оказалась не очень серьезной — всего-навсего прогулка
вплавь по теплому морю, погоня за столь прозаическим предметом, как
дрейфующая бутылка. И теперь он снова стал самим собою. У него на письменном
столе лежало готовое к отправке прошение о скорейшем его увольнении с
должности консула. Бернард Брэнигэн не терпел отлагательств и сразу
предложил Джедди стать компаньоном в его прибыльных и разнообразных делах, а
Паула с упоением строила планы новой меблировки и нового убранства верхнего
этажа Брэнигэнова дома.
Консул приподнялся в гамаке, увидев у себя столь заметного гостя.
— Сидите, сидите, любезнейший! — сказал гость, широко помахивая
ручищей. — Моя фамилия Смит. Приехал на яхте. Вы как будто консул, не так
ли? Там, на берегу, стоит вот этакий верзила, очень важный, он показал мне
как пройти. И я подумал: зайду. Окажу решпект родному флагу.
— Присядьте, — сказал Джедди. — У вас великолепная яхта. Я все время
любуюсь ею, с тех пор как она появилась у нас. И ход у нее, кажется,
быстрый. А каков тоннаж?
— Черт ее знает! — сказал Смит. — Сколько она весит, для меня
безразлично. Но ход у нее первый сорт: никому не даст пылить себе в нос.
Зовут ее «Бродяга», и это моя первая поездка. Надумал прокатиться, поглядеть
на места, откуда к нам привозят перец, резину и революции.