Генри
понял намек и поставил шикарную пластинку — духовой оркестр, — и праздник,
можно сказать, начался. Этот губернатор немножко кумекал по-английски, и,
когда музыка захрипела и кончилась, он и говорит:
— Оч-чень красиво. Gr-r-r-r-racias (6) американским джентльменам за
такую прекрасную музыку играть.
Стол был длинный, и мы с Генри сидели на одном его конце, у стены.
Губернатор сидел на другом конце. Гомер П. Меллинджер стоял сбоку. Я только
что подумал, как же Меллинджер возьмется за дело, как вдруг доморощенный
талант сам открыл заседание.
Этот губернатор был создан для восстаний и всякой политики.
Опрометчивый был человек: ничего не делал, не подумав. Да, он был полон
выжидательности и всяких сюрпризов. Он положил руки на стол, а лицо обратил
к секретарю.
— Что, сеньоры американцы понимают испанский язык? — спрашивает он
по-своему.
— Нет, не понимают, — говорит Меллинджер.
— Ну так слушайте, — быстро продолжает латинец. — Музыка-это, конечно,
очень мило, но не обязательно. Поговорим о деле. Я отлично понимаю, зачем
меня пригласили, раз я вижу здесь моих соотечественников. Вчера, сеньор
Меллинджер, вам шепнули кое-что о наших предложениях. Сегодня мы будем
говорить начистоту. Мы знаем, что президент благоволит к вам, и знаем, каким
вы пользуетесь влиянием. Правительство скоро падет. Мы сумели оценить вас.
Мы так дорожим вашей дружбой и вашей помощью, что… — Меллинджер поднимает
руку, но губернатор затыкает ему рот. — Не говорите ничего, пока я не кончу.
Потом этот губернатор вытаскивает из кармана завернутый в бумагу пакет
и кладет его на стол, около руки Меллинджера.
— Вы найдете здесь пятьдесят тысяч долларов американскими деньгами. Вы
бессильны против нас, но, служа нам, вы можете отработать их. Возвращайтесь
в столицу и выполняйте наши распоряжения. Возьмите эти деньги. Мы вам
доверяем. В пакете вы найдете бумагу с подробным изложением того, что вы
должны будете для нас сделать. Будьте благоразумны и не отказывайтесь.
«Губернатор замолчал и устремил на Меллинджера взгляд, полный всяких
экспрессии и наблюдений. Я посмотрел на Меллинджера и порадовался, что Билли
Ренфро не видит его в эту минуту. Пот выступил у того на лбу, он стоял,
точно онемев и постукивая пальцами по пакету. Эта черно-пегая банда
подкапывалась под его махинации. Ему нужно было только изменить свои
политические взгляды и сунуть пятерню во внутренний карман.
Генри шепчет мне на ухо, просит разъяснить, почему такой перерыв в
программе. Я шепчу в ответ: «Г. П. предлагают взятку сенаторских размеров,
эти черные совсем сбили его с толку»; Я увидел, что рука Меллинджера
пододвигается к пакету. «Он сдается», — шепнул я Генри. «Мы ему напомним, —
говорит Генри, — жареные орешки на Тридцать четвертой улице в Нью-Йорке».
«Мы ему напомним, —
говорит Генри, — жареные орешки на Тридцать четвертой улице в Нью-Йорке».
Генри нагнулся, достал из корзины, которую мы принесли с собой, одну
пластинку, поставил ее и пустил граммофон. Это было соло на корнете, очень
чистенькое и красивое, называлось оно «Родина, милая, родина». Из полусотни
человек, сидевших в комнате, ни один не шелохнулся, пока пластинка
вертелась, а губернатор все время в упор смотрел на Меллинджера. Я видел,
как голова Меллинджера поднималась все выше, а рука отползала от пакета.
Пока не прозвучала, последняя нота, никто не сдвинулся с места. А когда
стало тихо, Гомер П. Меллинджер взял пачку денег и швырнул ее в лицо
губернатору.
— Вот вам мой ответ, — говорит Меллинджер, личный секретарь, — а утром
будет второй. У меня есть доказательства, что все вы, до последнего, в
заговоре против правительства. Спектакль окончен, джентльмены.
— Нет, осталось еще одно действие, — перебивает его губернатор. —
Насколько мне известно, вы находитесь в услужении у президента —
переписываете письма и открываете дверь, когда стучат. Я здесь губернатор.
Сеньоры, призываю вас во имя нашего общего дела: хватайте этого человека.
Буро-серая шайка заговорщиков отодвинула стулья и повела наступление
крупными силами. Я понял, что Меллинджер сделал промах, собрав всех своих
врагов вместе, чтобы изобразить эффектную сцену. Я-то лично считаю, что он
допустил целых два промаха, отказавшись от денег, но на этом останавливаться
не стоит, так как наши с Меллинджером представления о честной игре не
совпадают с точки зрения оценки и взглядов.
В комнате было только одно окно и одна дверь, и были они в дальнем
конце. И вот, представьте себе, полсотни латинцев объявляют обструкцию
против законодательства Меллинджера. Нас, можно сказать, было трое, так как
мы с Генри одновременно заявили, что Нью-Йорк и племя Чероки встают на
сторону слабейшего.
И тут Генри Хорсколлар высказался к беспорядку дня и вмешался, наглядно
продемонстрировав преимущества американского воспитания в применении к
природным способностям и врожденной культурности индейца. Он встал и обеими
руками пригладил волосы, как девочка, когда садится за рояль.
— Станьте за мной, вы оба, — говорит Генри.
— Что будем делать, начальник? — спросил я.
— Я буду играть центра, — говорит Генри на своем футбольном наречии. —
У них во всей команде нет ни одного приличного игрока. Не отставайте от
меня, и больше жизни.
Потом этот культурный краснокожий изобразил своим ртом систему звуков,
от которых вся латинская сходка застыла на месте в задумчивости и смятении.
Его прокламация в общем сводилась к некоему сочетанию боевого клича
Карлайльского колледжа с университетским припевом племени Чероки.