Но герр Грюнитц раздобыл два таких экземпляра, о! два
таких экземпляра, что его коллекция стала считаться полнее моей. К счастью,
их можно достать, и я их достану! Но этот флаг, сеньор, знаете ли вы, какой
это флаг? Видите: малиновый крест на бело-синем поле. Вы не видели его до
сих пор ни разу? Seguramente, no! (9) Это морской флаг вашей родины. Mire!
Эта гнилая лохань, в которой мы сейчас находимся, — ее флот; этот мертвый
какаду — начальник флота; этот взмах шпаги и единственный выстрел из
револьвера — морской бой. Глупость, чепуха, но это жизнь! Другого такого
флага никогда не было и не будет. Это уникум. Подумайте, что это значит для
собирателя флагов. Знаете ли вы, полковник, сколько золотых крон дал бы герр
Грюнитц за этот флаг? Тысяч десять, не меньше. Но я не отдам его и за сто.
Дивный флаг! Единственный флаг! Неземной флаг, черт тебя возьми! О-гэ,
старый ворчун, герр Грюнитц, подожди, когда дон Сабас вернется на Кенигин-
штрассе. Он позволит тебе пасть на колени и дотронуться пальцем до этого
флага, О-гэ! ты шнырял по всему миру со своими очками, а его проморгал.
Забыты были неудачи революции, опасности, утраты, боль и обида
разгрома. Охваченный всепоглощающей страстью коллекционера, он шагал взад и
вперед по маленькой палубе, прижимая свою находку к груди. Он с торжеством
поглядывал на восток. Голосом звонким, как труба, он воспевал свое
сокровище, словно старый герр Грюнитц мог услышать его в своей затхлой
берлоге за океаном.
На «Спасителе» их ждали и встретили радостно. Шлюпка скользнула вдоль
борта парохода и остановилась у глубокого выреза, устроенного в борту для
погрузки фруктов. Матросы «Спасителя» зацепили шлюпку баграми и подтащили к
борту.
Через борт перегнулся капитан Мак-Леод.
— Говорят, сеньор, делу-то крышка…
— Крышка? Какая крышка? — С минуту дон Сабас был в недоумении, с
минуту, не больше. — А! Революция. Да! — И он повел плечом, отбрасывая от
себя всякие мысли о ней.
Капитану рассказали о побеге и о команде, запертой в трюме.
— Караибы? — сказал он. — Они не причинят нам вреда.
Он спрыгнул в шлюпку, отодвинул скобу, и из трюма стали выползать
черномазые потные, но улыбающиеся.
— Эй вы, черненькие! — сказал капитан. — Возьмите свою лодку и валяйте
назад, домой.
Он указал на шлюпку, на них и на Коралио. Их лица озарились еще более
широкой улыбкой, они закивали и заговорили:
— Да, да!
Дон Сабас, оба офицера и капитан собрались покинуть шлюпку. Дон Сабас
отстал от других, взглянул на тело адмирала, раскинувшееся на палубе в ярких
отрепьях.
— Pobrecito loco! — сказал он нежно.
Дон Сабас был блистательный космополит, первоклассный знаток и ценитель
искусств; но в конце концов по инстинктам и крови он был сын своего народа.
Как сказал бы самый простой коралийский крестьянин, так сказал и дон Сабас;
без улыбки посмотрел он на адмирала и сказал:
— Бедный несмысленыш!
Нагнувшись, он приподнял мертвого за тощие плечи и подостлал под них
свой бесценный, единственный флаг.
Потом он снял с себя бриллиантовую звезду
— орден Сан-Карлоса и, словно булавкой, скрепил ею концы флага на груди у
адмирала.
Потом догнал остальных и встал вместе с ними на палубе «Спасителя».
Матросы, державшие шлюпку, оттолкнули ее от борта. Караибы отчалили,
натянули паруса, и шлюпка понеслась к берегу.
А коллекция военно-морских флагов, принадлежащая герру Грюнитцу, так и
осталась самой полной и первой в мире.
———————————————————
1) — Господа, живо! (испан.).
2) — Клянусь богом (испан.).
3) — В романе миссис Шелли «Франкенштейн» (1818) чудовище, которое
некий студент создал из трупов и наделил жизнью при помощи гальванической
силы, убивает своего создателя,
4) — Хорошо! (испан.).
5) — Житель (испан.).
6) — Дурак (испан.).
7) — Соединенных Штатов (испан.).
8) — Смотрите (испан.).
9) — Конечно, нет! (испан).
Х
Трилистник и пальма
Однажды в душный безветренный вечер, когда казалось, что Коралио еще
ближе придвинулся к раскаленным решеткам ада, пять человек собрались у
дверей фотографического заведения Кьоу и Клэнси. Так во всех экзотических,
дьявольски жарких местах на земле белые люди сходятся вместе по окончании
работ, чтобы, браня и порицая чужое, тем самым закрепить за собою права на
великое наследие предков.
Джонни Этвуд лежал на траве, голый, как караиб в жаркое время года, и
еле слышно лепетал о холодной воде, которую в таком изобилии дают осененные
магнолиями колодцы его родного Дэйлсбурга. Доктору Грэггу, из уважения к его
бороде, а также из желания подкупить его, чтобы он не начал делиться своими
медицинскими воспоминаниями, был предоставлен гамак, протянутый между
дверным косяком и тыквенным деревом. Кьоу вынес на улицу столик с
принадлежностями для фотографической ретуши. Он единственный из всех пятерых
занимался делом. Горный инженер Бланшар, француз, в белом прохладном
полотняном костюме, сидел, словно не замечая жары, и следил сквозь спокойные
стекла очков за дымом своей папиросы. Клэнси сидел на ступеньке и курил
короткую трубку. Ему хотелось болтать. Остальные так размякли от жары, что
являлись идеальными слушателями: ни возражать, ни уйти они не могли.
Клэнси был американцем с ирландским темпераментом и вкусами
космополита. Многими профессиями он занимался, но каждой — только короткое
время. У него была натура бродяги. Цинкография была лишь небольшим эпизодом
его скитальческой жизни. Иногда он соглашался передать своими словами
какое-нибудь событие, отметившее его вылазки в мир экзотический и
неофициальный.