Их комнаты — нумеро девять и нумеро десять.
— Я давно жду этого джентльмена и эту леди, — сказал Гудвин. — У меня к
ним важное дело. Можно мне повидать их теперь?
— Почему бы не повидать? — сказала мадама спокойно. — Почему бы сеньору
Гудвину не подняться по лестнице и не поговорить со своими друзьями? Esta
bueno. Комната нумеро девять и комната нумеро десять.
Гудвин отстегнул в кармане свой револьвер и поднялся по крутой темной
лестнице.
В коридоре наверху, при свете лампы, распространявшей шафрановый свет,
Гудвин легко рассмотрел большие цифры, ярко намалеванные на дверях. Он нажал
дверную ручку девятого номера, вошел и затворил за собой дверь.
Если женщина, сидевшая у стола в этой убого обставленной комнате, была
Изабеллой Гилберт, то надо сказать, что молва не отдала должного ее чарующей
прелести. Она склонилась головой на руку. В каждой линии ее тела
чувствовалась страшная усталость; на ее лице была тревога. Глаза у нее были
серые, той формы, какая, очевидно, присуща очам всех знаменитых
покорительниц сердец; белки блестящие, необычайной белизны. Сверху они были
спрятаны тяжелыми веками, снизу оставалась открытой белоснежная полоска.
Такие глаза выражают великую силу, великое благородство и — если только
можно вообразить себе это — самоотверженный и щедрый эгоизм. Когда
американец вошел, она подняла глаза с видом удивленным, но не испуганным.
Гудвин снял шляпу и со свойственной ему спокойной непринужденностью
уселся на край стола. В руке у него дымилась сигара. Он решил быть
фамильярным, так как знал, что слишком церемониться с мисс Гилберт не стоит:
церемонии не приведут ни к чему. Он знал ее жизнь; ему было известно, какую
малую роль играли в этой жизни условности.
— Добрый вечер, — сказал он. — Ну, madame. He будемте мешкать, давайте
сейчас же поговорим о делах. Я не называю имен, но я знаю, кто находится в
соседней комнате и что у него в саквояже. Это-то и привело меня сюда. Я
пришел сказать вам: сдавайтесь без боя — я сейчас же продиктую вам условия.
Дама не шевельнулась и не сказала ни слова. Не отрываясь, смотрела она
на кончик его сигары.
— Мы, — продолжал Гудвин, раскачивая ногою и разглядывая свою изящную
туфлю из оленьей кожи, — я говорю от лица значительного большинства всего
народа, — мы требуем возвращения украденных денег, которые принадлежали
народу; больше мы в сущности ничего не хотим. Наши требования очень
несложны. Как представитель народа, я даю вам честное слово, что, если вы
возвратите нам деньги, мы не применим к вам никакого насилия. Отдайте наши
деньги и уезжайте с вашим спутником, куда хотите. Вам даже будет оказана
помощь; вам помогут уехать отсюда на любом пароходе, на каком вы только
пожелаете. От себя же я могу только присовокупить, что у джентльмена из
десятого номера удивительно тонкий вкус в отношении женской красоты.
Гудвин снова сунул сигару в рот и заметил, что дама ледяным взглядом
следит за нею, подчеркнуто сосредоточив на ней все свое внимание. Очевидно,
она не слыхала ни слова. Он спохватился, выбросил сигару в окно и с веселым
смехом встал со стола.
— Так лучше, — скачала дама. — Теперь я могу выслушать вас. Если вы
хотите получить от меня еще один урок хороших манер, скажите мне ваше имя.
Нужно же мне знать, как зовут человека, который оскорбляет меня.
— Жаль, — сказал Гудвин, опираясь рукой о стол, — нет у меня сейчас
времени для этикета. Послушайте, я обращаюсь к вашему здравому смыслу. Вы не
раз доказывали, что хорошо понимаете, в чем состоит ваша выгода. Вот вам еще
один случай обнаружить вашу незаурядную смышленость. В этом деле секретов
нет. Я — Франк Гудвин. Я пришел за деньгами. Я очутился в вашей комнате
случайно. Если бы я вошел в соседний номер, деньги уже давно были бы у меня
в руках. Вы хотите, чтобы я сказал вам, в чем дело? Извольте. Джентльмен из
десятого номера пользовался доверием народа, но похитил деньги. Я решил
вернуть эти деньги народу. Я не говорю, кто этот джентльмен; но если
обстоятельства заставят меня увидеться с ним и он окажется высоким
должностным лицом республики, я сочту своим долгом арестовать его. Этот дом
под охраной, убежать невозможно. Я предлагаю вам отличные условия. Я даже
готов отказаться от личной беседы с джентльменом из десятого номера.
Принесите мне саквояж с деньгами, и больше мне ничего не надо.
Дама встала с кресла и целую минуту стояла в глубоком раздумье.
— Вы живете здесь, мистер Гудвин? — спросила она, наконец.
— Да.
— По какому праву вы вошли в мою комнату?
— Я служу республике. Мне сообщили по телеграфу о маршруте…
джентльмена из десятого номера.
— Можно задать вам два или три вопроса? Мне кажется, что вы скажете
правду. Правдивости в вас, кажется, больше, чем деликатности. Что это за
город — этот… Коралио, так, кажется, он называется?
— Ну какой же это город! — сказал Гудвин с улыбкой. — Так, городишко
банановый! Соломенные лачуги, глинобитные домики, пять-шесть двухэтажных
домов, удобств мало; население: помесь индейцев с испанцами, караибы,
чернокожие. Развлечений никаких. Нравственность в упадке. Даже тротуаров
порядочных нет. Вот вам и описание Коралио, очень, конечно, поверхностное.
— Но есть же и достоинства, не правда ли? Есть что-нибудь, что могло бы
заставить людей из хорошего общества или дельцов поселиться в этом городе
надолго?
— О да! — сказал Гудвин, широко улыбаясь. — Достоинства есть, и
огромные. Во- первых, полное отсутствие шарманок. Во-вторых, никого не
приглашают к вечернему чаю. И в-третьих, широкое гостеприимство для
преступников: бежавшие сюда преступники не выдаются властям той страны,
откуда они убежали.