— Я с удовольствием, разделю ваше общество, сэр, — сказал доктор Грэгг,
бодро вставая, — и позволю себе проглотить одну рюмочку водки. Я нахожу, что
в качестве профилактического средства небольшая порция водки необычайно
полезна при здешних климатических условиях.
Они направились к пульперии, как вдруг туземец, босой, бесшумно
приблизился к ним и обратился к доктору, на испанском языке. Он весь был
серо-желтого цвета, как перезрелый лимон; на нем была рубаха из бумажной
ткани, рваные полотняные брюки и кожаный пояс. Лицо у него было, как у
зверька, подвижное и шустрое, но проблесков ума было мало. Он заговорил
взволнованно и так серьезно, что жаль было глядеть, как столько пыла
пропадает напрасно.
Доктор Грэгг пощупал его пульс.
— Больны?
— Mi mujer esta enferma en la casa, — сказал человек; он сообщил на
единственном доступном ему языке, что его жена лежит больная в лачуге под
пальмовой крышей.
Доктор вытащил из кармана горсточку капсюль, наполненных каким-то белым
порошком. Он отсчитал десять штук, дал их туземцу и выразительно поднял
указательный палец.
— Принимай по одной каждые два часа.
Тут он поднял два пальца и с чувством помахал ими перед лицом туземца.
После этого он достал часы и дважды обвел пальцем вокруг циферблата. Затем
два пальца опять потянулись к самому носу пациента,
— Два… два… два часа… — повторил доктор.
— Si, Senor (2), — безрадостно сказал пациент.
Он вытащил из своего кармана дешевые серебряные часы и сунул их доктору
в руку.
— Мой принесет, — говорил он, мучительно борясь с теми немногими
английскими словами, которые были случайно известны ему, — мой принесет
завтра другие часы.
Потом он удалился, унылый, со своими капсюлями.
— Невежественный народ, сэр! — сказал доктор, опуская часы в карман. —
Кажется, этот субъект смешал мой рецепт с гонораром. Ну, не беда. Он все
равно мой должник. А других часов — это он врет — не принесет! Разве можно
полагаться на этих людей? Обещают и надуют… Ну, а как же наша выпивка,
мистер Смит? Каким путем вы прибыли в Коралио? Я и не знал, что в последнее
время, кроме «Карлсефина», нас посетили другие суда.
Они остановились у покинутой стойки; доктор не промолвил больше ни
слова, но мадама уже поставила перед ним бутылку. На этой бутылке пыли не
было.
После второго стакана Смит сказал:
— Вы говорите, док, на «Карлсефине» нет пассажиров. А уверены вы в
этом, мой милый? Как будто на берегу говорили, что есть… Двое или трое.
— Ни одного, — сказал доктор. — Я сам делал медицинский осмотр. Видел
всю команду, там нет ни одного пассажира. Пароход снимется с якоря чуть
только закончит погрузку, то есть рано утром, на рассвете.
.. Все
формальности уже закончены. Нет, там нет никаких пассажиров. Как вам
нравится этот коньяк? Его привезла французская шхуна с месяц назад, целых
две шлюпки с коньяком. Пари держу, что наша знаменитая республика не
получила за него ни реала пошлины. Но вы не желаете пить? Тогда выйдем на
улицу и посидим в холодке. Не часто нам, изгнанникам, случается беседовать с
людьми из внешнего мира.
Доктор вынес на улицу еще один стул, поставил его рядом со своим и
усадил нового знакомого.
— Вы человек бывалый, — сказал он. — Вы много путешествовали, много
видели. Ваше суждение в вопросах этики, а также в вопросах чести, права и
профессионального долга имеет значительный вес. Я был бы рад, если бы вы
позволили мне рассказать один случай, который в летописях современной
медицины является небывалым событием. Лет девять назад, когда я занимался
практикой в моем родном городе, меня пригласили к больному, у которого была
контузия черепа. Осколок кости нажимает на мозг — таков был мой диагноз.
Хирургическая операция, называемая трепанацией черепа, была неизбежна. Но
так как пациент был джентльменом богатым и уважаемым в городе, я счел
необходимым пригласить на консилиум — Смит вскочил с места и с видом нежной
мольбы положил руку на плечо собеседнику.
— Вот что, док! — сказал он торжественным тоном. — Дело это очень
интересное, и мне будет жаль не дослушать до конца. Я уже по началу
чувствую, что дальше будет нечто замечательное, и я намерен изложить всю
историю, если позволите, на ближайшем медицинском конгрессе. Но у меня
срочные дела. Я живо управлюсь с ними и опять приду к вам вечерком. И вы
доскажете мне всю эту историю. Ладно?
— Конечно, конечно, — сказал доктор. — Идите раньше по своим делам,
кончайте их и приходите сюда. Я подожду. Дело в том, что на консилиуме один
из самых выдающихся врачей утверждал, будто у больного в мозгу сгустки
крови, другой говорил, что нарыв, но я…
— Что вы делаете? Зачем вы рассказываете? Этак вы испортите всю вашу
историю. Подождите, пока я вернусь. Тогда вы размотаете всю эту повесть
медленно, как нитку с катушки.
Горы подняли свои мускулистые плечи, чтобы коням Аполлона промчаться по
ним на покой, день умер и в лагунах, и в тенистых банановых рощах, и в
болотах, заросших тропической зеленью, откуда выползли синие крабы для
ночных прогулок по земле. И, наконец, он умер на высочайших вершинах. Потом
— краткие сумерки, эфемерные, как полет мотылька, и вот верхнее око Южного
Креста выглянуло из-за пальмовой аллеи, и огромные светляки возвещают своими
факелами тихое пришествие ночи.
В море «Карлсефин» качался на якоре. Казалось, что его огни пронзают
воду своими дрожащими копьями до неизмеримых глубин.