Если президент Мирафлорес и скрылся с деньгами,
принадлежащими казначейству этой страны, или ему самому, или еще
кому-нибудь, я не видал никаких следов этих денег. Ни в гостинице, ни в
каком другом месте, ни в то время, ни в какое другое. Мне кажется, что этим
показанием вполне исчерпываются все вопросы, которые вам было желательно мне
предложить.
Полковник Фалькон поклонился и описал своей сигарой затейливый и
широкий зигзаг. Он считал свой долг исполненным. Спорить с Гудвином не
подобало. Гудвин был опорой правительства и пользовался безграничным
доверием нового президента Его честность была тем капиталом, который создал
ему состояние в Анчурии так же, как в свое время она явилась прибыльной
«игрой» Меллинджера, секретаря Мирафлореса.
— Благодарю вас, сеньор Гудвин, за ваш ясный и прямой ответ, — сказал
Фалькон — Президенту достаточно вашего слова. Но, сеньор Гудвин, мне
приказано выследить всякую нить, которая может привести нас к решению
вопроса. Есть обстоятельство, которого я до сих пор не касался. Наши друзья
французы, сеньор, обычно говорят: «Cherchez la femme» (7), когда нужно
разрешить неразрешимую загадку. Но здесь даже искать не приходится. Женщина,
которая сопровождала президента во время его злополучного бегства,
несомненно, должна….
— Я вынужден остановить вас, — прервал его Гудвин. — Действительно,
когда я вошел в отель, чтобы задержать президента Мирафлореса, я встретил
там даму. Но я позволю себе напомнить вам, что теперь она моя жена. То, что
я сказал, я сказал и от ее лица. Ей ничего не известно о судьбе саквояжа или
денег, о которых вы хлопочете. Скажите президенту, что я ручаюсь за ее
невиновность. Едва ли я должен прибавить, полковник Фалькон, что я не хотел
бы, чтобы ее подвергали допросу и вообще беспокоили.
Полковник Фалькон опять поклонился,
— Por supuesto! (8) — воскликнул он. И чтобы показать, что допрос
кончен, он прибавил:
— А теперь, сеньор, покажите мне тот вид с вашей галереи, о котором вы
сегодня говорили. Я большой любитель морских видов.
Вечером, еще не поздно, Гудвин проводил своего гостя в город и оставил
его на углу Калье Гранде. Когда он шел домой, из двери одной пульперии к
нему выскочил с радостным видом некий Блайт-Вельзевул, человек обладавший
манерами царедворца и внешним обликом огородного чучела
Блайта наименовали Вельзевулом, чтобы отметить, как велико было его
падение. Некогда, в горних кущах давно потерянного рая, он общался с другими
ангелами земли. Но судьба швырнула его вниз головой в эти тропики и зажгла в
его груди огонь, который ему редко удавалось погасить. В Коралио его
называли бродягой, но на самом деле это был закоренелый идеалист,
старавшийся похерить скучные истины жизни при помощи водки и рома.
В Коралио его
называли бродягой, но на самом деле это был закоренелый идеалист,
старавшийся похерить скучные истины жизни при помощи водки и рома. Как и
подлинный падший ангел, который, должно быть, во время своего страшного
падения в бездну с безрассудным упрямством зажимал у себя в кулаке райскую
корону или арфу, так этот его тезка держался за свое золотое пенсне,
последний признак его былого величия. Это пенсне он носил с удивительной
важностью, бродяжничая по берегу и вымогая у приятелей монету. Посредством
каких-то таинственных чар его пунцово-пьяное лицо было всегда чисто выбрито.
С большим изяществом он поступал в приживальщики к любому, кто мог
обеспечить ему ежедневную выпивку и укрыть от дождя и полуночной росы.
— А-а, Гудвин! — развязно крикнул пропойца. — Я так и думал, что увижу
вас. Мне нужно сказать вам по секрету два слова. Пойдемте куда-нибудь, где
можно поговорить. Вы, конечно, знаете, что тут болтается приезжий субъект,
который разыскивает пропавшие деньги старика Мирафлореса?
— Да, — сказал Гудвин, — у меня уже был с ним разговор. Пойдемте к
Эспаде, я могу уделить вам минут десять.
Они вошли в пульперию и сели за маленький столик на табуретки с обитыми
кожей сиденьями.
— Будете пить? — спросил Гудвин.
— Только бы поскорее, — сказал Блайт. — У меня с самого утра во рту
засуха. Эй, muchacho! el aguardiente por aca (9).
— А зачем я вам нужен? — спросил Гудвин, когда выпивка была поставлена
на стол.
— Черт возьми, милый друг, — сказал сиплым голосом Блайт. — Почему вы
омрачаете делами такие золотые мгновения? Я хотел повидаться с вами… Но
сначала вот это. — Он одним глотком выпил коньяк и с тоской заглянул в
пустой стакан.
— Еще один? — спросил Гудвин.
— По совести говоря, — отозвался падший ангел, — мне не нравится ваше
слово «один». Это не совсем деликатно. Но конкретная идея, которая воплощена
в этом слове, неплоха.
Стаканы были наполнены снова. Блайт с упоением потягивал напиток и
вскоре опять сделался идеалистом.
— Скоро мне пора уходить, — сказал Гудвин, — есть у вас какое-нибудь
дело ко мне?
Блайт ответил не сразу.
— Старый Лосада здорово припечет того вора, — заметил он, наконец, —
который свистнул этот саквояж. Как по-вашему?
— Несомненно, — спокойно ответил Гудвин и медленно поднялся со стула. —
Ну, теперь я пойду домой. Миссис Гудвин одна. Вы так и не сказали мне вашего
дела.
— Нет, — отозвался Блайт. — Когда будете проходить мимо стойки, пошлите
мне еще один стакан. И заплатите за все. Старый Эспада уже не верит мне в
долг.
— Ладно, — сказал Гудвин. — Buenas noches (10).
Вельзевул склонился над стаканом и вытер свое пенсне не внушающим
доверия платком.