Если бы компания вынуждена была покинуть
страну, она потерпела бы большие убытки — продажная цена бананов — от
Вэра-Крус до Тринидада — три реала за один пучок. Эта новая пошлина — один
реал — должна была разорить всех садоводов Анчурии и причинила бы большие
неудобства компании «Везувий», если бы компания отказалась платить. Все же
по какой-то непонятной причине «Везувий» продолжал покупать анчурийские
фрукты, платя лишний реал за пучок и не допуская, чтобы владельцы плантаций
потерпели убытки.
Эта кажущаяся победа ввела его превосходительство в заблуждение, и он
возжаждал новых триумфов. Он послал своего эмиссара для переговоров с
представителем компании «Везувий». «Везувий» направил для этой цели в
Анчурию некоего мистера Франзони, маленького, толстенького, жизнерадостного
человечка, всегда спокойного, вечно насвистывающего арии из опер Верди. В
интересах Анчурии был уполномочен действовать сеньор Эспирисион, чиновник
министерства финансов. Свидание состоялось в каюте парохода «Спаситель».
Сеньор Эспирисион с первых же слов сообщил, что правительство намерено
построить железную дорогу, соединяющую береговые районы страны. Указав, что
благодаря этой железной дороге «Везувий» окажется в больших барышах, сеньор
Эспирисион добавил, что, если «Везувий» даст правительству ссуду на
постройку дороги, — скажем, пятьдесят тысяч песо, — эта трата в скором
времени окупится полностью.
Мистер Франзони утверждал, что никаких выгод от железной дороги для
компании «Везувий» не будет. Как представитель компании, он считает
невозможным выдать ссуду в пятьдесят тысяч pesos. Но он на свою
ответственность осмелился бы предложить двадцать пять.
— Двадцать пять тысяч pesos? — переспросил дон сеньор Эспирисион.
— Нет. Просто двадцать пять pesos. И не золотом, а серебром.
— Своим предложением вы оскорбляете мое правительство! — воскликнул
сеньор Эспирисион, с негодованием вставая с места.
— Тогда, — сказал мистер Франзони угрожающим тоном, — мы переменим его.
Предложение не подверглось никаким переменам. Неужели мистер Франзони
говорил о перемене правительства?
Таково было положение вещей в Анчурии, когда, в конце второго года
правления Лосады, в Коралио открылся зимний сезон. Так что, когда
правительство и высшее общество совершили свой ежегодный въезд в этот
приморский город, президента встретили без всяких чрезмерных восторгов.
Приезд президента и веселящихся представителей высшего света был назначен на
десятое ноября. От Солитаса на двадцать миль в глубь страны идет
узкоколейная железная дорога. Обычно правительство следует в экипажах из
Сан-Матео до конечного пункта этой дороги и дальше едет поездом в Солитас.
Приезд президента и веселящихся представителей высшего света был назначен на
десятое ноября. От Солитаса на двадцать миль в глубь страны идет
узкоколейная железная дорога. Обычно правительство следует в экипажах из
Сан-Матео до конечного пункта этой дороги и дальше едет поездом в Солитас.
Оттуда торжественная процессия тянется к Коралио, где в день ее прибытия
устраиваются пышные торжественные празднества. Но в этом году наступление
десятого ноября предвещало мало хорошего.
Хотя время дождей уже кончилось, воздух был душный, как в июне. До
самого полудня моросил мелкий, унылый дождик. Процессия въехала в Коралио
среди странного, непонятного молчания.
Президент Лосада был пожилой человек с седеющей бородкой, его желтое
лицо изобличало изрядную примесь индейской крови. Он ехал впереди всей
процессии. Его карету окружала кавалькада телохранителей: знаменитая
кавалерийская сотня капитана Круса — El Ciento Huilando. Сзади следовал
полковник Рокас с батальоном регулярного войска.
Остренькие, круглые глазки президента беспокойно бегали по сторонам:
президент ожидал приветствий, но всюду он видел сумрачные, равнодушные лица.
Жители Анчурии любят зрелища, это у них в крови. Они зеваки по профессии;
поэтому все население, за исключением тяжело больных, высыпало на улицу
посмотреть на торжественный поезд. Но стояли, смотрели — и молчали.
Молчали неприязненно. Заполнили всю улицу, до самых колес кареты,
залезли на красные черепичные крыши, но хоть бы один крикнул viva. Ни венков
из пальмовых и лимонных веток, ни гирлянд из бумажных роз не свешивалось с
окон и балконов, хотя этого требовал стародавний обычай Апатия, уныние,
молчаливый, упрек чувствовались в каждом лице. Это было тем более тяжко, что
нельзя было понять, в чем дело. Вспышки народного гнева президент не боялся:
у этой недовольной толпы не было вождя. Ни Лосада, ни его верноподданные
никогда не слыхали ни об одном таком имени, которое могло бы организовать
глухое недовольство в оппозицию. Нет, никакой опасности не было. Толпа
сначала обзаводится новым кумиром и лишь тогда свергает старый.
Майоры с алыми шарфами, полковники с золотым шитьем на мундирах,
генералы в золотых эполетах — все это гарцевало и охорашивалось, а потом
процессия повернула на Калье Гранде, построилась в новом порядке и
направилась к летнему дворцу президента, Casa Morena, где ежегодно
происходила официальная встреча новоприбывшего хозяина страны.
Во главе процессии шел швейцарский оркестр. Затем comandante верхом, с
отрядом войска. Затем карета с четырьмя министрами, среди которых особенно
выделялся военный министр, старик, генерал Пилар, седоусый, с военной
осанкой. Затем окруженная сотней капитана Круса карета президента, где
находились также министр финансов и министр внутренних дел.