Казалось, что его огни пронзают
воду своими дрожащими копьями до неизмеримых глубин. Караибы грузили
пароход, то и дело подъезжая к нему на больших плоскодонках, доверху полных
бананами.
На песчаном берегу, прижавшись спиною к кокосовой пальме, весь
окруженный окурками бесчисленных сигар, сидел Смит и глядел неустанно, не
сводя своих острых глаз с парохода.
Этот нелепый турист почему-то сосредоточил все свое внимание на
невиннейшем «фруктовом» пароходе. Дважды ему было сказано, что там нет ни
одного пассажира. И все же с настойчивостью, которая едва ли подобала столь
беспечному гуляке, он проверял эти сведения собственными глазами.
Изумительно похожий на какую-то яркую и пеструю ящерицу, он скрючился у
подножия кокосовой пальмы и кругленькими бойкими глазенками ящерицы вонзился
в пароход «Карлсефин».
На белом песке покоилась еще более белая, принадлежавшая яхте гичка под
охраной одного из ее белых матросов. Неподалеку, в прибрежной пульперии на
Калье Гранда, три других матроса с яхты сражались друг с другом вокруг
единственного в Коралио бильярда. Казалось, был отдан приказ, чтобы лодка
была в любую минуту готова к отплытию. Вообще в атмосфере было ожидание,
предчувствие — вот-вот что-то должно случиться, что совершенно чуждо воздуху
Коралио.
Словно какая-то разноцветная залетная птица, Смит опустился на этот
усеянный пальмами берег лишь для того, чтобы почистить перышки и опять
улететь на бесшумных крыльях. Когда забрезжило утро, уже не было ни Смита,
ни гички, ни яхты. Смит никому не оставил никаких поручений; он не оставил
следов, по которым могли бы прочесть его тайну на песчаном прибрежье
Коралио. Он появился, поговорил на своем странном жаргоне, жаргоне кафе и
асфальта; посидел под кокосовой пальмой — и сгинул. На следующее утро
Коралио, бессмитный, ел бананы и говорил: «Человек в раскрашенных одеждах
ушел прочь». Вместе с сиестой (3) весь этот случай отошел, зевая, в историю.
Та же участь до поры до времени должна постигнуть Смита и в нашем
рассказе. Пусть подождет за кулисами. Он никогда не вернется в Коралио,
никогда не вернется к доктору Грэггу, который напрасно сидит у порога,
поглаживая роскошную бороду и готовясь обогатить своего залетного слушателя
волнующей повестью о трепанации черепа и кознях завистников.
Но все же Смит снова возникнет среди этих разрозненных страниц: он
пропорхнет среди них, чтобы придать им ясности. Тогда он поведает нам,
почему он разбросал в ту ночь столько взволнованных сигарных окурков вокруг
кокосовой пальмы. Он обязан рассказать нам это; ибо, когда перед самым
рассветом он уехал на своем «Бродяге», он увез с собою и ключ к загадке,
такой большой и нелепой, что немногие в Коралио осмеливались хотя бы
загадать ее.
———————————————————-
1) — Отлично (испан.).
2) — Да, сеньор (испан.).
3) — Послеобеденный сон (испан).
IV
Пойманы!
Президенту Мирафлоресу и его спутнице было мудрено ускользнуть. Сам
доктор Савалья отправился в порт Аласан выставить в этом пункте сторожевые
патрули. И в Солитасе это дело было поручено человеку надежному:
либеральному патриоту Варрасу. Наблюдение за окрестностями Коралио взял на
себя Гудвин.
Известие о побеге президента было сообщено лишь наиболее верным членам
честолюбивой политической партии, жаждавшей захватить в свои руки власть.
Телеграфный провод, соединяющий город с Сан-Матео, был перерезан далеко в
горах одним из подручных Савальи. Когда еще отремонтируют провод, когда еще
пошлют из столицы депешу, а беглецы уже достигнут берега и будут пойманы или
успеют ускользнуть.
Гудвин поставил вооруженных часовых вдоль берега — на милю от Коралио —
справа и слева. Часовым было строго наказано с особым вниманием следить по
ночам, чтобы не дать Мирафлоресу возможности воспользоваться челноком или
шлюпкой, случайно найденными у края воды. Законспирированные патрули
расхаживали по улицам Коралио, готовые схватить беглого сановника, как
только он появится в городе.
Гудвин был уверен, что все меры предосторожности приняты. Он ходил по
улицам, которые, при всех своих громких названиях, были всего лишь узкими,
заросшими травой переулками, и глядел во все глаза, внося и свою лепту в
дело охраны Коралио, порученное ему Бобом Энглхартом.
Город уже вступил в медлительный круг своих ежевечерних развлечений.
Несколько томных денди, облаченных в белые костюмы, с развевающимися лентами
галстука, размахивая бамбуковыми тросточками, прошли по тропинкам к своим
сеньоритам. Влюбленные в музыку либо неустанно растягивали плаксивое
концертино, либо в окнах и в дверях перебирали унылые гитарные струны.
Изредка пронесется случайный солдат, без мундира, босой, в соломенной шляпе
с широкими обвисшими полями, балансируя длинным ружьем. Повсюду в густой
листве гигантские древесные лягушки квакали раздражающе громко. Дальше, у
опушки джунглей, где кончались тропинки, спесивое молчание леса нарушали
гортанные крики мародеров-павианов и кашель аллигаторов в черных устьях
болотистых рек.
К десяти часам улицы опустели. Болезненно-желтые огоньки керосиновых
фонарей были погашены каким-нибудь экономным приспешником власти. Коралио
спокойно почивал между нависшими горами и вторгшимся морем, как похищенный
младенец на руках у своих похитителей. Где-нибудь там, в этой тропической
тьме может быть уже внизу у моря, авантюрист-президент и его подруга
продвигались к краю земли.