Многими профессиями он занимался, но каждой — только короткое
время. У него была натура бродяги. Цинкография была лишь небольшим эпизодом
его скитальческой жизни. Иногда он соглашался передать своими словами
какое-нибудь событие, отметившее его вылазки в мир экзотический и
неофициальный. Сегодня, судя по некоторым симптомам, он был склонен кое-что
разгласить.
— Элегантная погодка для боя! — начал он. — Это мне напоминает то
время, когда я пытался освободить одно государство от убийственного гнета
тиранов. Трудная работа: спины не разогнуть, на ладонях мозоли.
— Я и не знал, что вы отдавали свой меч угнетенным народам, — промямлил
Этвуд, лежа на траве.
— Да! — сказал Клэнси. — Но мой меч перековали на орало.
— Что же это за страна, которую вы осчастливили своим покровительством?
— спросил Бланшар немного свысока.
— Где Камчатка? — отозвался Клэнси без всякой видимой связи с вопросом.
— Где-то в Сибири… у полюса, — неуверенно вымолвил кто-то.
Клэнси удовлетворенно кивнул головой.
— Я так и думал.. Камчатка — это где холодно! Я всегда путаю эти два
названия. Гватемала-это где жарко. Я был в Гватемале. На карте вы найдете
это место в районе, который называется тропиками. По милости провидения
страна лежит на морском берегу, так что составитель географических карт
может печатать названия городов прямо в морской воде. Названия длинные, не
меньше дюйма, если даже напечатать их мелкими буквами, составлены из разных
испанских диалектов и, сколько я понимаю, по той же системе, от которой
взорвался «Мэйн» (1). Да, вот в эту страну я и помчался, чтобы в смертном
бою поразить ее деспотов, стреляя в них из одноствольной кирки, да еще
незаряженной. Не понимаете, конечно? Да, тут кое-что нужно разъяснить.
Это было в Новом Орлеане, утром, в начале июня. Стою я на пристани,
смотрю на корабли. Прямо против меня, внизу, вижу, небольшой пароход готов
тронуться в путь. Из труб его идет дым, и босяки нагружают его какими-то
ящиками. Ящики большие — фута два ширины, фута четыре длины — и как будто
довольно тяжелые. Они штабелями лежали на пристани.
От нечего делать я подошел к ним Крышка у одного из них была отбита, я
приподнял ее из любопытства и заглянул внутрь Ящик был доверху набит
винтовками Винчестера.
«Так, так, — сказал я себе. — Кто-то хочет нарушить закон о
нейтралитете Соединенных Штатов Кто-то хочет помочь кому-то оружием
Интересно узнать, куда отправляются эти пугачи».
Слышу, сзади кто-то кашляет! Оборачиваюсь. Передо мною кругленький,
жирненький, небольшого роста человечек. Личико у него темненькое, костюмчик
беленький, а на пальчике брильянт в четыре карата. Замечательный человечек,
лучше не надо. В глазах у него вопрос и уважение. Похож на иностранца — не
то русский, не то японец, не то житель Архипелагов.
Похож на иностранца — не
то русский, не то японец, не то житель Архипелагов.
— Тс! — говорит человек шепотом, словно секрет сообщает. — Не будет ли
сеньор такой любезный, не согласится ли он с уважением отнестись к той
тайне, которую ему случайно удалось подсмотреть, — чтоб люди на пароходе не
узнали о ней? Сеньор будет джентльменом, он не скажет никому ни слова.
— Мусью, — сказал я (потому что он казался мне вроде француза), —
позвольте принести вам уверение, что вашей тайны не узнает никто Джеймс
Клэнси не такой человек. К этому разрешите добавить: вив ля либерте — да
здравствует свобода! Я, Джеймс Клэнси, всегда был врагом всех существующих
властей и правительств.
— Сеньор очень карош! — говорит человечек, улыбаясь в черные усы. — Не
пожелает ли сеньор подняться на корабль и выпить стаканчик вина?
Так как я — Джеймс Клэнси, то не прошло и минуты, как я уже сидел
вместе с этим заграничным мусью в каюте парохода за столиком, а на столике
стояла бутылка. Я слышал, как грохотали ящики, которые швыряли в трюм. По
моему расчету, во всех этих ящиках было никак не меньше двух тысяч винтовок.
Выпили мы бутылочку, появилась другая. Дать Джеймсу Клэнси бутылку вина —
все равно что спровоцировать восстание. Я много слышал о революциях в
тропических странах, и мне захотелось приложить к ним руку.
— Что, мусью, — спросил я, подмигивая, — вы немного хотите расшевелить
вашу родину, а?
— Да, да! — закричал человечек, ударяя кулаком по столу. — Произойдут
большие перемены! Довольно дурачить народ обещаниями! Пора, наконец, взяться
за дело. Предстоит большая работа! Наши силы двинутся в столицу. Caramba!
— Правильно, — говорю я, пьянея от восторга, а также от вина. — Другими
словами, вив ля либерте, как я уже сказал. Пусть древний трилистник… то
есть банановая лоза и пряничное дерево, или какая ни на есть эмблема вашей
угнетенной страны, цветет и не вянет вовеки.
— Весьма благодарен, — говорит человечек, — за ваши братские чувства.
Больше всего нашему делу нужны сильные и смелые работники. О, если бы найти
тысячу сильных, благородных людей, которые помогли бы генералу де Вега
покрыть нашу родину славой и честью. Но трудно, о, как трудно завербовать
таких людей для работы.
— Слушайте, мусью, — кричу я, хватая его за руку, — я не знаю, где
находится ваша страна, но сердце у меня обливается кровью, так горячо я
люблю ее. Сердце Джеймса Клэнси никогда не было глухо к страданиям
угнетенных народов. Мы все, вся наша семья, флибустьеры по рождению и
иностранцы по ремеслу. Если вам нужны руки Джеймса Клэнси и его кровь, чтобы
свергнуть ярмо тирана, я в вашем распоряжении, я ваш.
Генерал де Вега был в восторге, что заручился моим сочувствием к своей
конспирации и политическим трудностям. Он попробовал обнять меня через стол,
но ему помешали его толстое брюхо и вино, которое раньше было в бутылках.