Он ударил
по шоколадной команде, как горошина из детского пугача. Правым локтем он
уложил губернатора на поле и расчистил сквозь всю толпу проход такой
широкий, что женщина могла бы пронести по нему лестницу и никого не задеть.
Нам с Меллинджером оставалось только следовать за ним.
Нам потребовалось ровно три минуты на то, чтобы добраться до штаба, где
Меллинджер распоряжался, как у себя дома. Полковник и батальон босоногой
пехоты вышли на улицу и проследовали с нами до места концерта, но
заговорщики уже успели смыться. Зато мы вновь обрели граммофон и с этим
трофеем зашагали обратно к казармам, — поставив в дорогу пластинку «А
все-таки наша взяла».
На следующий день Меллинджер отводит нас с Генри в сторонку и начинает
швыряться десятками и двадцатками.
— Я хочу купить ваш граммофон, — говорит он. — Мне понравился последний
мотивчик, который он играл на моем вечере.
— Тут больше денег, чем за него заплачено, — говорю я.
— Это из государственных средств, — говорит Меллинджер. — Платит
правительство, и платит дешево.
Это мы с Генри хорошо знали. Мы знали, что граммофон спас Гомера П.
Меллинджера, когда он чуть не проиграл свою партию, но мы не сказали ему,
что знаем.
— А теперь, друзья, отправляйтесь-ка вы куда-нибудь дальше по берегу, —
говорит Меллинджер, — и помалкивайте, пока я не засажу этих молодцов за
решетку. Иначе вы рискуете нарваться на неприятности. И если вам раньше меня
случится увидеть Билли Ренфро, скажите ему, что я вернусь в Нью-Йорк, как
только разбогатею… но честным путем.
Мы с Генри притаились и не показывались дет того дня, когда вернулся
наш пароход. Увидев, что капитан пристал в шлюпке к берегу, мы вошли в воду
и стали ждать. Капитан так и расплылся, когда нас увидел.
— Я же вам говорил, что вы будете ждать, — сказал он. — А где
гамбургская машинка?
— Она остается здесь, — говорю я, — будет играть «Родина, милая
родина».
— Я же вам говорил, — повторяет капитан. — Ну, лезьте в лодку.
— И вот каким образом, — сказал Кьоу, — мы с Генри Хорсколларом ввезли
в эту страну граммофон. Генри вернулся в Штаты, а я с тех пор так и застрял
в тропиках. Говорят, Меллинджер после того случая шагу не ступил без
граммофона. Наверно, он напоминал ему кое-что всякий раз, как сладкогласная
сирена взяточников манила его, помахивая у него перед носом зелененькими.
— А теперь, вероятно, он везет его домой как сувенир, — заметил консул.
— Какой там сувенир, — сказал Кьоу. — В Нью-Йорке ему их понадобится
целых два, и чтоб играли круглые сутки.
————————————————————
1) — В США принято перед магазинами табачных изделии ставить деревянные
изображения индейцев,
2) — Вся Галлия делится на три части (лат).
3) — Вечеринка (франц.).
4) — Проклятие! (испан.).
5) — Клянусь богом! (испан.)
6) — Спасибо (испан.).
VII
Денежная лихорадка
С энтузиазмом взялось новое правительство Анчурии осуществлять свои
права и выполнять обязанности. Первым долгом оно послало в Коралио своего
представителя с поручением разыскать во что бы то ни стало казенные деньги,
похищенные злосчастным Мирафлоресом.
Полковник Эмилио Фалькон, личный секретарь нового президента Лосады,
был командирован по этому важному делу в Коралио.
Быть личным секретарем у тропического президента нелегко. Нужно быть и
дипломатом, и шпионом, и деспотом, и телохранителем своего господина. Нужно
ежеминутно внюхиваться, не пахнет ли где революцией. Часто президент —
только ширма, а подлинный хозяин страны — секретарь. Мудрено ли, что, когда
президенту приходится выбирать секретаря, он выбирает его куда осторожнее,
чем спутницу жизни.
Полковник Фалькон, человек изящный, обходительный, тонкий, с
деликатными манерами, истый кастилец, приехал в Коралио искать пропавшие
деньги по холодным следам. Здесь он совещался с военными властями, которые
уже получили приказ всячески содействовать ему в его поисках.
Он устроил себе главную квартиру в одной из комнат Casa Morena. Здесь
около недели велось неофициальное судебное следствие, сюда были приглашены
те кто своими показаниями мог осветить финансовую трагедию, которая
сопровождала другую трагедию, помельче — смерть президента.
Двое или трое из допрошенных — и среди них цирюльник Эстебан —
показали, что самоубийца был действительно президент Мирафлорес.
— Конечно, — говорил Эстебан всемогущему секретарю, — это был он,
президент. Подумайте: можно ли брить человека и не видеть его лица? Он
позвал меня для бритья к себе в хижину. У него была борода, черная и очень
густая. Вы спрашиваете, видел ли я президента до той поры? Почему бы и нет?
Я видел его один раз. Он ехал с парохода в Солитас в карете. Когда я побрил
его, он дал мне золотую монету и просил не говорить никому. Но я — либерал,
я — преданный друг моей родины, и я сейчас же рассказал обо всем сеньору
Гудвину.
— Мы знаем, — вкрадчиво сказал полковник Фалькон, — что покойный
президент имел при себе кожаный саквояж, содержащий большую сумму денег.
Видели ли вы этот саквояж?
— De veras (1), нет! — отвечал Эстебан. — Свет в хижине был тусклый:
маленькая лампочка, при которой даже брить было трудно. Может быть, и был
саквояж, но, по совести, я его не видал. Нет. Была также в комнате молодая
дама, сеньорита большой красоты — это я мог заметить даже при маленьком
свете. Но деньги, сеньор, или саквояж — нет, я этого не видал.