Соответствия между «Поймандром» и Евангелием святого Иоанна еще более значительные:
Поймандр
«Этот свет — это я, разум, твой Бог, предшествующий влажной природе, вышедшей из мрака, сияющий Глагол Разума, это Сын Бога.»
«Они не разделены, потому что в единстве их жизнь.»
«Слово Бога устремилось от низших стихий к чистому творению Природы и соединилось с творческим Разумом, потому что он той же сущности.»
«В жизни и в свете состоит Отец всех вещей.»
«Вскоре опустился мрак… который переменился во влажную и беспокойную природу, и оттуда раздался нечленораздельный кажущийся принадлежащим свету голос; святой Глагол низошел из света на Природу.»
«То, что в тебе видит и слышит, — это Глагол Господа; Разум есть Бог Отец.»
«Я верю в тебя и я свидетельствую о тебе; я иду в жизни и в свете. О Отец, будь благословен; Человек, принадлежащий тебе, хочет разделить твою святость, ведь ты дал ему на это власть.»
Святой Иоанн
«Вначале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог.»
«Оно было в начале с Богом.»
«Все вещи рождены им, и ничто из рожденного не рождено без него.»
«В нем была жизнь, и жизнь была свет людей.»
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла.»
«Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир.»
«А тем, которые приняли его, верующим во имя его, дал власть быть чадами Божиими. »
Очень вероятно, что «Поймандр» и Евангелие святого Иоанна были написаны со сравнительно небольшой разницей во времени, в среде, где были в ходу те же мысли и те же выражения, — один среди иудо-греков Александрии, другой среди иудо-греков Эфеса. Однако между ними существует глубокая разница, которая выражается следующими словами святого Иоанна: «И Слово стало плотию, и обитало с нами». Воплощение Слова — фундаментальная догма христианства, и поскольку в «Поймандре» нет никакого следа этой догмы, не кажется правдоподобным, чтобы автору было о ней известно; иначе он на нее намекнул бы — или чтобы ее принять, или чтобы ее оспорить.
Весьма вероятно, что «Поймандр» вышел из той школы терапевтов Египта, которую, к сожалению, так часто путают с эссенистами Сирии и Палестины. Филон установил между первыми и вторыми довольно знаменательные отличия. «Эссенисты, — говорит он, — рассматривают рассудочную часть философии как не необходимую для достижения добродетели и оставляют ее любителям словесов. Физика им кажется выше человеческой природы; они оставляют ее тем, кто теряется в облаках, кроме вопросов, касающихся существования Бога и сотворения мира. Они занимаются прежде всего моралью». Затем Филон описывает нравы эссенистов, и это описание можно было бы применить к первым христианским коммунам — настолько разительно подобие. Можно допустить, что именно среди них апостолы нашли своих первых учеников. Мне кажется, что «Пастырь» Гермаса вышел из этой группы и что название произведения и имя автора внушили некоторым иудо-египетским терапевтам идею создать, из духа соперничества, нечто вроде апокалипсиса, но менее моралистского и более метафизического, и приписать его не современному Гермасу или Гермесу, а знаменитому Гермесу Трисмегисту, столь известному во всем Египте.
В «Поймандре» действительно встречается множество черт, точно соответствующих тому, что Филон говорит о терапевтах, которых он считает примером созерцательной жизни: «В исследовании святых книг они трактуют национальную философию в аллегориях и угадывают секреты природы интерпретацией символов». Эта фраза, так же хорошо применимая и к аллегористической системе самого Филона, в то же время касается и космогонии «Поймандра», хотя библейские тексты не взяты здесь как авторитет. Здесь уже появляются гностические системы, которые окончательно выйдут из более тесной комбинации иудаизма и эллинизма. Филон говорит еще, что терапевты, без конца занятые мыслью Бога, находят даже в своих снах видения красоты божественных возможностей. «Среди них есть такие, — говорит он, — которые даже в сновидениях открывают почтенные догмы священной философии». Автор «Поймандра» начинает свое произведение словами: «Размышлял я однажды о вещах; моя мысль витала в высотах, и все мои органы чувств были притуплены, как в тяжелом сне, который следует за сытостью, нервным истощением или усталостью». Затем он рассказывает свое видение, потом, записав его, он с наслаждением засыпает: «Сон тела привел к прояснению разума, мои закрытые глаза видели истину». Согласно Филону, у терапевтов был обычай молиться дважды в день, утром и вечером; автор «Поймандра» после научения людей приглашает их на молитву с последними лучами заходящего солнца.
Распространившись среди иудеев Азии, христианские миссионеры понесли свои доктрины к иудеям Египта. Вместо трудовых нравов эссенистов, которые, согласно Филону, занимались ручными ремеслами, обобществляли продукты своего труда и сводили философию к морали, а мораль к милосердию, монастыри терапевтов предоставляли христианской пропаганде аудиторию намного более эллинизированную, привыкшую к абстрактным спекуляциям и мистическим аллегориям. Из этих тенденций, соединенных с догмой о воплощении, вышли гностические секты. «Поймандр» должен был предшествовать этим сектам; в нем мы еще не находим мифологической пышности, характерной для этих сект: божественные Силы, жизнь, свет и т. п. в нем еще не различены и не персонифицированы, и, самое главное, в нем еще нет темы воплощения Слова. Но мы здесь уже находим идею «знания» (гнозиса), то есть мистической науки, соединяющей человека и Бога; это позволяет не причислять, как Яблонский, автора к гностикам, а рассматривать его как предтечу гностицизма, — так же, как и Филона. У одного преобладает иудейский элемент, у другого — греческий, обоим, чтобы стать гностиками, не хватает согласиться с догмой о воплощении Слова.