— Насчет рака ты верно понимаешь, друг любезный, — произнес начальственный голос пониже тоном. — Все мы встанем раком, ежели парень не очнется. Встанем раком и припустим в лес, потому как больше деваться некуда. Прощай, Гавана, а? Ни баб тебе, ни белых штанов!
— Он очнэтса, — возразил гортанный. — Как говорат у вас на русском? А!
Здоровый лось! И хитрый! Я думаю, он ужэ оч-нулса. Хочэшь, провэру?
Саймона чувствительно, ткнули в бок, и он приподнял веки.
— Ну, видэшь? — торжествующе произнес гортанный. Саймон не мог разглядеть его лица — он стоял вполоборота, повернувшись к щуплому мутноглозому субъекту с физиономией оголодавшего хорька.
Саймон не мог разглядеть его лица — он стоял вполоборота, повернувшись к щуплому мутноглозому субъекту с физиономией оголодавшего хорька. На мутноглазом были мешковатые штаны и куртка — просторная, явно с чужого плеча; за поясом торчал лучемет — финский разрядник «похьела», не столь мощный, как излучатели русского производства, но все же сверливший дырки в железных плитах с пятидесяти метров. Второй лучемет был в руках коренастого крепыша с мощной мускулатурой, подпиравшего стену шагах в десяти от Саймона. На лице его были написаны полнейшее равнодушие и готовность повиноваться.
— Очнулся, в самом деле! — радостно воскликнул мутноглазый. — Ну, сокровище мое, сейчас побеседуем!
— Лучшэ я побэсэдую. Мы с ним, Эуджен, ха-арошие дру-зьа! Давнйэ! — произнес второй, с гортанным голосом, уперев приклад карабина в горло Саймону. Он склонился над пленником — смуглолицый, усатый, с бешено выкаченными глазами — и прохрипел, перейдя на испанский:
— Узнаешь меня, Чико? Или как там тебя? Сержант Донован? Узнаешь? Что, язык проглотил? А там, в Панаме, ты был такой разговорчивый! Даже выкуп вроде обещал за трех ублюдков! Так или нет?
Давление на горло ослабло, и Саймон смог сглотнуть и раскрыть глаза пошире. Усы над тонкими губами, на щеке — багровый шрам, мочка левого уха срезана… Над ним навис капитан Мела — словно кошмар, прилетевший с туманом из мрачных далеких ущелий Сьерра Дьяблос.
— Ты ведь, кажется, говоришь на испанском, Чико? — с издевкой осведомился он.
— Говорю, — пробормотал Саймон. — Я на всех языках говорю. Хоть на украинском, хоть на русском.
— На русском! — восхитился мутноглазый Эуджен, оттирая Мелу и, в свой черед, склоняясь над пленником. — Надо же, на русском! Ну, скажи что-нибудь, голубок мой сизокрылый!
Саймон сказал.
Выслушав его, мутноглазый ухмыльнулся.
— Верно рекли великие, что на французском способно с дамами изъясняться, на английском торговлю вести, на немецком врагов поносить, а русский на всякий случай гож… Где же ты этому, друг любезный, обучился? В Рязани или в Тамбове? А может, в самом городе Питере?
— Не угадал, — отозвался Саймон. — Тульские мы. — В Туле он помнил каждую улицу и переулок — еще со времен своего оружейного расследования.
— Тульские! — Теперь на лице щуплого был написан полный восторг. — Выходит, почти земляки! Я, видишь ли, сам из Богородицка… Евгений Петрович меня зовут, Евгений Петрович Пономарев… Капитана ты вроде бы знаешь, а это, — он кивнул на стриженого у стены, — это Паша, помощник мой и телохранитель… Тоже наш земляк… Ну, а земляк земляку всегда поможет — правда, голубь мой?
Земляки, они те же товарищи…
— Тамбовский волк тебе товарищ, гнида мутноглазая, — прохрипел Саймон, ворочаясь на полу. Тесен мир, мелькнула мысль. Надо же, второй знакомец объявился! С Мелой пришлось когда-то вступить в прямой контакт (вот только уши он ему отрезать не успел!), но и этот тип из Богородицка, хоть на внешность и незнакомый, был из давних клиентов Конторы. Транспортник, бывший диспетчер Богородицкой станции, бывший шеф синдиката «Три-Эм» по кличке Пономарь… Синдикат был назван. в честь какой-то давней российской аферы, случившейся еще на Земле, и был, разумеется, подпольным: с Тульского Оружейного тащили всякие интересные штучки и переправляли в Латмерику и на Аллах Акбар.
Саймон трудился в группе, копавшей это дело, и о Евгении свет Петровиче знал по документам. Тот на правах главаря никого не стрелял и не резал, но удостоился пожизненной ссылки — как всякий продажный чиновник ООН. Остальные «специалисты» из «Три-Эм» мотали сейчас срок в песках Сахары.
— Невежливый ты, голубь мой, — произнес Пономарь, сгоняя с лица восторг.
Он выпрямился и потер спину. — Я ведь чего хотел? Я ведь хотел одно словечко от тебя услышать… одно-единственное… Шепни его мне, и мы упорхнем, как птички божьи, а ты, касатик, останешься здесь полным хозяином — и даже без лишних телесных повреждений. Вот ты сказал: тамбовский волк тебе товарищ!… А мне помнится другая поговорка: земляк земляку глаза не выколет… Или выколет?… Ты как считаешь, капитан? — Он повернулся к Меле.
— Оба, — кратко ответствовал тот, вытаскивая из кармана зажигалку. Курить он, однако, не стал; пощелкал клавишей, любуясь, как мгновенно раскаляется кончик маленького цилиндра.
— Ну, так что же, касатик? — Мутноглазый вновь склонился над пленником. — Со мной желаешь потолковать или с капитаном? У капитана, видишь ли, к тебе претензии есть… Чего-то ты ему недодал в этой вашей Панаме… или чего-то с ним не поделил… Словом, дня не бывало в Чистилище, чтоб капитан о тебе не поминал! А он ведь не из Тулы, не из Богородицка, он — человек южный, темпераментный… Ты ведь слышал про латинский темперамент, сударь мой?