Путь же Теней Ветра заключался во многих умениях: в том, как расслаблять мышцы — для отдыха или чтоб выскользнуть из захвата в рукопашном поединке; в том, как скрыться с глаз противника — прыгнуть, прилечь на землю, метнуться змеей, обойти со спины, стать невидимым на мгновение, а после продлить этот миг, сделавшись отблеском лунных лучей в быстрых водах; в том, как нанести удар, вложив в стремительное движение ровно столько силы, сколько нужно, чтоб добиться своего — ранить, прикончить, оглушить, продемонстрировать превосходство. Впрочем, основой основ все-таки являлась быстрота. Те, кто прошел обучение у Чочинги, умели двигаться с поразительной скоростью, присутствуя будто бы в трех местах разом: и перед противником, и за его спиной, и в некотором безопасном отдалении, где не могли их настичь ни секира, ни копье. Они действительно уподоблялись тени ветра, ибо невидимый ветер все-таки можно ощутить, тогда как тень его незрима и неощутима. Но удары этих призрачных теней были смертоносными.
Ударов — не приемов, а именно ударов — насчитывалось три. Первый — удар на поражение, приводивший к молниеносной смерти, который полагалось наносить в сердце, в горло, в висок, в затылок или спинной хребет. Прочие области тоже не были под запретом, но считалось, что убийство двумя или тремя ударами говорит о недостаточном мастерстве победителя.
Убивать надо было быстро и сразу, не продлевая агонии противника, дабы он не испытывал ни телесных, ни душевных мук.
Второй тип удара демонстрировал превосходство над врагом, для чего полагалось нанести ему ранение. Раны у воинов-тай не рассматривались как признак доблести, и любой шрам в их глазах был лишь свидетельством неуклюжести и неумения защищаться. Самым позорным считался рубец на животе, над пахом; о таких бойцах говорили, что их детородный орган висит на кончике вражеского клинка.
Наконец, был милосердный удар, которым противника оглушали, дабы, оставив его в живых, отрезать полагавшийся трофей — палец, ухо или то и другое вместе. Такая потеря не считалась позорной, и редкий боец, доживший до сорока, мог похвастать всеми пальцами и ушами. Если мог, то это свидетельствовало о великом искусстве и немалой удаче, о том, что этот воин — сильнейший среди сильных, достойный сделаться Наставником. Титул Наставника ценился превыше прочих, и в каждом клане их было десятка два или три; а таких, как Чочинга, со Шнуром Доблести до колен, не больше дюжины на весь огромный материк.
Выбор между тремя ударами, между смертью, позором или контрибуцией, также подчинялся строгим правилам. Молодых близнецов-умма, впервые спустившихся в лес, почти никогда не убивали; им полагалось вернуться через год-другой в женские селения, завести семью, зачать потомство, после чего их долг перед родом считался исполненным. Теперь они могли избрать мирное занятие либо спуститься в лес за воинской славой или смертью; теперь в их Песне говорилось не только о старших родичах и побежденных врагах, но и о том, что стали они отцами. А значит, воды в реке прибыло, и пора ей убывать…
Под неусыпным надзором Чоча Дик разобрался с подобными тонкостями и заодно уяснил, что Холодные Капли, Звенящие Воды, Быстроногие и еще три десятка кланов числятся в традиционных врагах Теней Ветра, Четыре Звезды — в давних союзниках, с Парящими и Горькими Камнями заключено перемирие, а остальные воинские братства обитают слишком далеко и пребывают в состоянии нейтралитета. Уяснил он и другие нюансы, связанные лично с ним. Во-первых, он был обязан поддерживать реноме Чочинги и честь называться его учеником; а это значило, что уши его и пальцы — особо лакомый трофей для воинов враждебных кланов. Во-вторых, каждый палец являлся для Дика драгоценностью, так как было их не двадцать, а только десять, и, лишившись двух-трех, он мог превратиться в калеку. Потеря же уха, не входившая для тай в список уродств, совсем иначе выглядела в человеческих глазах (хотя ее, разумеется, можно было компенсировать протезом). В-третьих, обычай, не поощрявший гибели молодых, на Дика Саймона не распространялся. Он, двурукий ко-тохара, не мог оплодотворить тайятскую женщину а потому был бесполезным, как сухая ветвь на цветущей яблоне. Или как мутная струйка в широком и чистом потоке… А это значило, что лес был для него не тренировочной ареной, но местом битвы — жестокой, не признающей компромиссов, заставлявшей держаться в постоянном напряжении.
К счастью, он уцелел, сохранив и пальцы свои, и уши. Он был прирожденным бойцом, расчетливым, выносливым и сильным, но и противники были выносливы, искусны и сильны — как правило, сильней его. Однако вскоре Дик догадался, в каком умении превосходит их и как две руки способны справиться с четырьмя. Его спасали лишь быстрота и ловкость — отцовское наследие, врожденный дар, взлелеянный мудрым садовником и распустившийся пышным цветом в тайятских лесах.
И когда он покинул их, его Шнур Доблести падал на грудь, а длинные клыки саблезуба касались пояса.
Спустя несколько часов Ричард Саймон стоял под прозрачным колпаком передвижного модуля, нацелившегося тупой безглазой мордой в стену. Стена, обрамленная со всех четырех сторон серебристым прямоугольником Рамы, была покрыта росписями в древнерусском стиле, представлявшими богатую историю Смоленска — строительство Никольских врат и башни Веселуха, битвы с литовцами, татарами и полчищами Бонапарта, освящение церкви Михаила-Архангела и крестный ход в Успенском соборе.
Стена, обрамленная со всех четырех сторон серебристым прямоугольником Рамы, была покрыта росписями в древнерусском стиле, представлявшими богатую историю Смоленска — строительство Никольских врат и башни Веселуха, битвы с литовцами, татарами и полчищами Бонапарта, освящение церкви Михаила-Архангела и крестный ход в Успенском соборе. Сам собор, блистая куполами над нежной зеленью стен, красовался напротив, за дорогой, круто спадавшей к речному берегу, и Дик, оглядываясь, видел его в широченном разлете входной арки трансгрессорной станции. Рядом с аркой, в углу, отведенном провожающим, стояли отец, тетушка Флори и еще с десяток человека сопровождении офицера Транспортной Службы; лицо Саймона-старшего было хмурым, а несгибаемая тетушка на сей раз плакала, утирая слезы крохотным кружевным платочком. Заметив, что Ричард смотрит на нее, она шевельнула пальца ми, нарисовав в воздухе крохотный крестик.
Модуль едва заметно дернулся — в хвостовую часть загружали багаж. Процедура оказалась недолгой, так как путников, не считая Ричарда, было всего двое: белокурая девушка лет двадцати, которую звали Алиной, и представительный сухопарый джентльмен, изъяснявшийся с явным британским акцентом. Каждый из них прихватил по сумке, но у британца имелся еще живой багаж — чета охотничьих гепардов в клетках которые транспортники сейчас размещали в грузовом отсеке под вопли и рев перепуганных зверей. Британец озабоченно хмурился; как понял Ричард из пары фраз, коими сей господин обменялся с офицером Службы перед посадкой, он вез гепардов в Ковентри — то ли в зоопарк, то ли в поместье какого-то лорда, страстного любителя охоты на кроликов и лис.