В этом вопросе Совет Безопасности ООН занимал мудрую позицию невмешательства — до тех пор, пока речь касалась кражи овец, верблюдов и девушек или вендетты местного значения с десятком-другим трупов.
В этом вопросе Совет Безопасности ООН занимал мудрую позицию невмешательства — до тех пор, пока речь касалась кражи овец, верблюдов и девушек или вендетты местного значения с десятком-другим трупов. С такими делами вполне справлялись посредники, ишаны, кадии и эмиры, самым уважаемым из коих являлся Азиз ад-Дин Абдаллах, прямой потомок дочери пророка Фатимы. Но временами назревали потасовки посерьезней (вроде той, из-за почившего верблюда), и тогда за дело принималось ЦРУ. Любая из этих акций была весьма серьезной и крайне деликатной — ведь тут требовалось мирить, а не стрелять.
Саймон справился без стрельбы и мог испытывать законную гордость, так как во время операции его пистолет пребывал в кобуре, а нож — в ножнах. Правда, пришлось устроить взрыв — совсем небольшой, но при воспоминании о нем по спине у Саймона ползли холодные мурашки. Даже солнце Счастливой Аравии, струившее щедрый жар на прекрасную Басру, не могло их растопить.
— Ты ничего не ешь, Ришад, — произнес амир ал-муми-нин, сухощавый бронзоволицый мужчина с ястребиным носом, облаченный в шелковую джуббу. Выглядел он в ней весьма импозантно, как древний арабский властитель, вот только глаза были совсем не арабскими — синими и прозрачными, как море в тихий полдень. Этот наследственный знак, передававшийся в роду ад-Динов больше трех столетий, интриговал Саймона, но прямой вопрос на подобные темы был бы нарушением этикета. — Ты ничего не ешь, — повторил Абдаллах, огорченно приподнимая бровь. — А почему? Не думаю, что в пустыне тебя хорошо кормили. Этим невежам, бану сулайм и бану килаб, неизвестно, что такое настоящая еда. Их шейхам приходится грызть верблюжьи кости, и даже в пятницу верблюд в их котле не слишком молодой. Вероятно, из тех верблюдов, что носили еще пророка Мухаммада.
— Я буду есть, амир ал-муминин, и воздам должное твоему столу, — сказал Саймон с поклоном. — Только сперва согреюсь. Сейчас моя кровь холодна, как у тех старых верблюдов, что носили еще святого пророка.
Они расположились по обе стороны ковра в одном из внутренних залов эмирской обители. Дворец был великолепен — как и этот дворик, облицованный мозаикой и лазуритом. Тут со всех четырех сторон сияли небесной голубизной колонны и арки, портики и лестницы; блестели синие плиты пола, искрился хрусталь светильников, шелестел и шептал фонтан его струи изгибались и падали вниз будто гибкие руки арабских танцовщиц. Трапеза тоже была достойна помещения: павлин, фаршированный фисташками, молочный ягненок на вертеле, фрукты, тончайшие лепешки, орехи и финики в меду и пять сортов шербета. Ворс на ковре был толщиною в ладонь, блюда — из чистого серебра, кувшины — с изящной чеканкой, а кубки украшены благочестивой надписью: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного!» Саймону казалось, что он пирует с самим халифом Харуном ар-Рашидом. Тот, кстати, тоже носил титул «амир ал-муминин».
Кровли у этого зала не было, и лишь плотный тент в белую и синюю полоску защищал от солнечного зноя. Но Саймон с удовольствием обошелся бы без тента — леденящий холод все еще терзал его, вгрызаясь в кости и плоть, царапая острыми когтями сердце. Он покосился на блюда и кувшины. Жаркое было восхитительным, фрукты в серебряных вазах услаждали взор, но вместо щербетов он предпочел бы увидеть пару обойм «Коммандоса».
Абдаллах сочувственно свел брови над ястребиным носом.
— Я понимаю, сын мой, я понимаю… В юные годы я побывал во многих мирах, видел там льды и снега — это проклятие всевышнего! — и чувствовал холод. Это ужасно! От него спасают лишь теплые женские руки да ванна с горячей водой. Так что я прикажу, чтоб тебя помыли, согрели и умастили… Кому же лучше этим заняться? Айше? Или Махрух? Или Дильбар, Билкис, Камаре? Или Савде, Хаджар, Нази? Выбирай!
— Пусть будет Нази, — произнес Саймон, взвесив достоинства всех претенденток.
Так что я прикажу, чтоб тебя помыли, согрели и умастили… Кому же лучше этим заняться? Айше? Или Махрух? Или Дильбар, Билкис, Камаре? Или Савде, Хаджар, Нази? Выбирай!
— Пусть будет Нази, — произнес Саймон, взвесив достоинства всех претенденток. — Нази, мне кажется, погорячее остальных.
Эмир кивнул и вымолвил с усмешкой:
— Да будет так! Ты, сын мой, заслуживаешь награды, ибо сделал богоугодное дело. Разумеется, эти бану сулайм и бану килаб — ослиный помет в сухом песке, но все же и к ним обращены слова пророка… — Полузакрыв глаза, он процитировал:
— И если бы два отряда из верующих сражались, то примирите их. Если же один будет несправедлив против другого, то сражайтесь с тем, который несправедлив, пока он не обратится к велению Аллаха. А если он обратится, то примирите их по справедливости и будьте беспристрастны: ведь Аллах любит беспристрастных!
— Сура сорок девятая, «Комнаты», — произнес Саймон, принимаясь за павлина.
Абдаллах приоткрыл рот и удивленно моргнул.
— Воистину, Ришад, ты — юноша, исполненный редких достоинств! Ты знаком с Кораном? Откуда же, сын мой?