Да, забавные истории! Но рассказы о Тайяхате пленили Ноабу еще больше. Он принялся расспрашивать Саймона о мудром Чочинге, чей Шнур Доблести свисал до колен, о сыновьях его и женах, о змее Каа и быстрых гепардах Шу и Ши, о женском поселке Чимаре, о землях мира и лесах войны, о многоруких воинах и скакунах с шестью ногами, о песнях, битвах и поединках, об охоте на саблезубых кабанов и о странных тайятских обычаях рожать непременно двойню и брать в супруги обеих сестер.
Об этих вещах — и о многих других, дорогих и близких — Саймон говорил без горечи, размышляя о том, что через пару недель — самое большее через месяц — отправится на Тайя-хат, в Чимару, к отцу. Еще он думал, что прошлое обладает забавным свойством — помнится как бы частями, фрагментами, и разные люди хранят в памяти разное: кто — поражения и обиды, а кто — события радостные, успехи и победы. Это зависело от характера, а характер у Ричарда Саймона, к счастью, был таков, что хорошее запоминалось ему крепче плохого. Впрочем, плохое он тоже помнил — жуткий взгляд безумца Дига Даганы, князя Ло с перерезанным горлом и ту панам-скую деревушку на Латмерике, где порезвились молодцы Сантаньи. Память о ней почти заслонила другие воспоминания — например, о тайятских лесах и собранной им добыче; теперь лишь изредка Саймону снилось, как мчится он в бой на шестиногом мохнатом скакуне, как заносит над побежденным ритуальный клинок тимару, как поет Песни Вызова, потрясая широкой секирой томо. Эти сны его больше не тревожили, поскольку реальность была столь же суровой и жестокой, как в тайятских джунглях. Может, еще суровее — ибо теперь он воевал с людьми, не понимавшими различий между мирной землей и землей сражений.
До заката оставалось три-четыре часа. Деревья выглядели Уже не такими высокими и мощными, и Саймон подметил, что Ноабу ведет его вниз, постепенно спускаясь к земле, — которая, впрочем, еще не была видна за пологом буйной зелени. Ричард не чувствовал утомления; он был вынослив и мог бы шагать всю ночь и весь следующий день. Тому, кто родился на Тайяхате, Тид дарил ощущение небывалой легкости, и временами Саймону казалось, что он не идет, а парит среди листвы, цветов и пестрых суетливых птиц.
Деревья на лесной опушке были по местным меркам совсем карликами — не выше трехсот метров. Лианы с нижних ветвей свисали до земли, а земля уже не казалась сгустком мрака, но выглядела вполне пристойно — бурая, заросшая кустарником, среди которого бугрились толстые змеи чудовищных корней. К северу от опушки лежала степь, ровная и поросшая красноватой травой. Никаких признаков станции Там не наблюдалось.
— Куда теперь? — спросил Саймон, в очередной раз взглянув на свой браслет.
Маяк по-прежнему молчал.
Ноабу, задумчиво сморщившись, потер выпуклый лоб. Ушастый зверек проскочил над ним, испуская протяжные стонущие вопли. Неподалеку компания ярко окрашенных попугаев пировала среди кустов, усеянных крупными желтыми ягодами. Двое ссорились — топорщили крылья и грозно шипели, раскрыв крючковатые клювы.
— Дальше мой дороги не знать, — сказал пигмей. — Может, туда, а может — туда, — он ткнул дротиком налево, потом — направо. — Ты как думать?
Саймон тоже сморщился. Учитывая неопределенность наводки, его могли выбросить в двадцати, в тридцати или — максимум! — в сорока километрах от станции, расположенной между лесом и Адскими Столбами. Они с Ноабу преодолели за день семь лиг, двигаясь строго на север; несложный расчет показывал, что до станции теперь не больше двадцати-двадцати пяти километров. Скорее всего меньше… Вот только куда направиться — на запад или восток?
Он повернулся к Ноабу и протянул руку.
— Дай-ка мне твой радиофон… Гляди, если я сделаю так, — его пальцы коснулись сигнального браслета, — твой радиофон загудит. А если нажать тут, ты услышишь мой голос. А я — твой… Понятно?
Пигмей кивнул,
— Мой понимать. Что теперь?
— Теперь мы разделимся.
Что теперь?
— Теперь мы разделимся. Ты пойдешь на закат солнца, а я-на восход, и первый, кто увидит станцию, даст сигнал.
Ноабу приподнял свою крупную голову к бледнеющим небесам.
— Скоро ночь, — сообщил он. — Станцию не увидеть. Или на ней гореть огни?
— Не знаю. Иди и высматривай ее, пока солнце не село. А я могу увидеть станцию днем и ночью. — Саймон сбросил с плеч ранец и извлек оттуда небольшой плоский бинокль с инфраочками. — Это такая штука, чтобы далекое делать близким, даже в темноте, — пояснил он.
— Мой знать. Мой видеть такое у Жула Дебеза.
— Вот и ладно. Иди, друг! — Саймон похлопал его по мускулистой крепкой спине. — Иди, но будь осторожен. Найдешь станцию, не приближайся к ней. Зови меня и жди.
Пигмей нерешительно потоптался на месте, стиснув свои дротики.
— Ты тоже ждать меня и быть осторожен. Два охотника сильней, чем один.
Два охотника думать лучше, сражаться лучше.
— Сражаться? С кем? Ноабу округлил глаза.
— А если приходить зукк? Хитрый злой зукк с севера?
— Это вряд ли, — усмехнулся Саймон. — Море не переплыть, по земле не пройти, а крылья зукки еще не отрастили. Или ты думаешь, что они могут летать без вертолетов?
Он еще не знал, что эти слова окажутся пророческими.