— … разрушены станции Пандуса? — предположил Дик, изумляясь все больше и больше.
— Нет. Пусть станции разрушены, взорваны и стерты в порошок — это неважно.
— Нет. Пусть станции разрушены, взорваны и стерты в порошок — это неважно.
Неважно, так как устья Пандуса могут раскрыться вблизи тяготеющих масс величиной с астероид, не то что с планету! И никакие станции для этого не нужны. Во всяком случае, так утверждают специалисты, и я не вижу повода им не верить. Перед Исходом нигде не было никаких станций — нигде, кроме Земли; тем не менее удалось отыскать и исследовать сотни миров, выбрать из них наилучшие и перебазировать промышленные объекты и города. Эти исследования и поиски, как ты знаешь, идут до сих пор, и любой человек с планетарной лицензией в кармане может отправиться в девственный, но безопасный мир и вкушать там полное одиночество… А может переехать с семьей, со всеми родичами и друзьями, с компаньонами и родичами компаньонов…
Дик кивнул. Такие планеты, еще не получившие колониального статуса, назывались Мирами Присутствия, и население их составляло от одного до нескольких тысяч человек. Там не было стационарных Пандусов, но и такие миры входили в систему Транспортной Службы и посещались ее эмиссарами раз в месяц или раз в год — как того требовала планетарная лицензия.
И никаких проблем с каналами связи! Пандус работал всегда и везде, и длилось это уже три столетия, с Эпохи Исхода!
— Ты хочешь сказать, — Дик поднял взгляд на отца, — что эта… эта блокировка — точно замок, повешенный кем-то на дверь? Дверь заперта, и нельзя войти?
— Вполне уместная аналогия — дверь заперта и нельзя войти, — с расстановкой произнес Филип Саймон. — А как ты понимаешь, природа не вешает замков и не запирает дверей на засовы. Иное дело — люди!
— Люди, которые там остались? Там? — повторил Дик, подчеркнув это слово, дабы не возникло сомнений, что речь идет о Земле. — Но почему? Для чего? И кому это нужно?
— Почему, для чего… — Саймон-старший пожал плечами. — Не знаю! Не знаю, сынок, и думаю, что немногие смогли бы тебе ответить. Я не сотрудник Транспортной Службы и не эксперт ЦРУ, я изучаю аборигенов Тайяхата — их обычаи, ритуалы, их искусство, их взгляд на мир. И мне приятно это делать. Каждый должен заниматься тем, что доставляет ему радость, ты согласен? И если загадки Земли влекут тебя больше секретов тайят, попробуй раскрыть их… Не сейчас, конечно, — когда подрастешь и поумнеешь.
— Я хотел бы сделаться ксеноэтнографом, как ты, и жить на Тайяхате, — сказал Дик, помолчав.
— Как я!… Я — этнограф, и потому ты тоже хочешь стать этнографом… Мне кажется, не очень веская причина, а? Я был бы доволен, если б ты нашел иную дорогу, свою. — Филип Саймон покосился на Чию и, понизив голос, добавил:
— А о тай и тайя ты знаешь больше моего, сынок. Ты пришел к ним в десять лет, а я — в тридцать, и пути у нас были разными. Мой — кровавым…
Он помрачнел, и Дику стало ясно, что на сегодня разговор окончен. Не нравилось отцу вспоминать, какими тропами попал он в Чимару и скольких воинов-тай лишил жизни, чтоб приняли его как равного к равным. Вероятно, не утешала его мысль, что все свершенное можно счесть научным подвигом, что нет других дорог в тайятских лесах и что дружба Чочинги стоит всей пролитой крови. И, кажется, он полагал, что гибель матери Дика в том змеином ущелье была воздаянием — жертвой, которую взял с него Тайяхат, или карой за излишние настырность и любопытство. Так ли, иначе, но он не рассказывал сыну, где повстречался с Чочингой и чем заслужил его уважение — вместе с правом поселиться в Чимаре.
Так ли, иначе, но он не рассказывал сыну, где повстречался с Чочингой и чем заслужил его уважение — вместе с правом поселиться в Чимаре. По-видимому, это была непростая история, но теперь Саймон-старший не держал в своем доме ни клинков, ни секир, и его Шнура Доблести Дик не видел ни разу.
Чия закончила свой труд и подняла в ладонях фигурку сидящего гепарда с вытянутым хвостом и растопыренными передними лапами. Это был, несомненно, Ши — грозный маленький охотник, сплетенный из травы и тростника, с алой маской вокруг глаз, оранжевым брюшком и желтой спинкой. Полюбовавшись своим художеством — и дав время насладиться обоим Саймонам, — Чия поставила фигурку на пол.
— Небесный Свет гаснет… Мы проводим его? Приглашение, разумеется, касалось Дика, и он тотчас вскочил на ноги.
— Проводим! Если Чиззи не увяжется за нами. Загадочная улыбка скользнула по губам девушки.
— Сотанис показывает ей свои шлифованные камни, а Сохо прыгает вокруг — совсем как те звери, которых он научил ходить на задних лапах. Я думаю, моя икки очень занята.
— Отлично, — сказал Дик, подмигнув отцу. — Сотанис и Сохо — хорошие парни.
Почти как я!
Они убежали, а Филип Саймон глядел им вслед и думал, что сын его становится взрослым и желания у него уже взрослые — например, провожать солнце вместе с девушкой… С прелестной девушкой, хоть у нее четыре руки и геном весьма отличен от человеческого… А другая девушка любопытствует, может ли Дик осчастливить ее потомством… И приходится объяснять ей про птиц медоносных и певчих, что могут любиться друг с другом, но не вить гнезда и не высиживать птенцов… А что еще тут скажешь? Что неадекватность цитоплазматической наследственности ведет к невозможности зачатия? Ну, это все ненужные слова, как утверждает малышка Чия!