— Все обучены, все искусны и все нежны, — шепнула она ему в самое ухо, — но я — лучше всех!
— Почему, моя голубка?
— Потому, что я здесь, с тобой. Лучшая женщина — та, до которой можно дотянуться руками.
И она куснула Саймона за мочку, а потом принялась его щекотать, повизгивая и давясь смехом. Он поймал ее ладошки и прижал к себе — где-то в области паха.
— Этому тебя тоже обучали, малышка?
— Ну-у, — протянула Нази, — и этому, и всему остальному… Я была очень способной ученицей!
Она попыталась вырваться и доказать это на деле, но Саймон держал крепко.
— Чему же учили еще? Танцам, языкам? Обычаям, истории? Искусству одеваться? Искусству соблазнения мужчин?
— Да, да, да! — Девушка извернулась, и ее теплые губы приникли к шее Саймона.
— И были экзамены? — спросил он, целуя прядь душистых волос.
— А разве сейчас — не экзамен? — Нази подтянула коленки и села ему на живот. Потом наклонилась и стала покачиваться из стороны в сторону, так что напряженные соски скользили по губам Саймона. — Ну, какую ты поставишь мне отметку?
— За танцы — высший балл, — отозвался Саймон, пытаясь поймать ртом спелую вишенку. — А вот что касается истории…
— Ты хочешь заняться со мной историей? — Нази выгнула тонкий стан и расхохоталась. — Историей! Надо же! В постели!
— Почему бы и нет? Всем остальным мы уже позанимались…
— И еще займемся! — Она с игривостью стиснула Саймона бедрами — раз, другой. Стерпеть такое было трудно, но он держался. Он надеялся выяснить некий факт, но подбираться к нужному вопросу полагалось не спеша — так, как кот подбирается к мышке.
— Знаешь, в истории — в той истории, где говорится о людях, есть много поучительного. И много забавного! Вот, например — твои глаза темны, как аравийская ночь, а мои похожи на дневное небо… Почему? Кто знает?
— Я! Я знаю! — Нази подпрыгнула в полном восторге. — Потому что ты — рыжий колумбийский сакс, а я — дочь благородного арабского племени! Что, съел? — И она принялась колыхать ягодицами — да в таком темпе, что Саймона прошиб пот.
Сглотнув, он пробормотал:
— Во-первых, я не рыжий и не колумбийский сакс, потому что родился на Тайяхате и там родились двенадцать колен моих предков. А во-вторых, у вашего пресветлого эмира, сына арабского племени, зрачки точь-в-точь как у меня… А это значит, что ты — невежественная девчонка! В истории, само собой… Все остальное ты делаешь отлично.
— Я — невежественная?! — оскорбилась Нази и, склонившись над Саймоном, укусила его за нижнюю губу. — Если хочешь знать, я помню всю родословную эмира! Все титулы, звания и почетные прозвища! Лакаб, кунья, алам, насаб и нисба «Лакаб, кунья, алам, насаб, нисба — элементы личного именования у арабов.»! Начиная с Эпохи Исхода! Вот так! Знай же, рыжий сакс с Тайяхата, что первым был Дидбан ад-Дивана Абу-л-Касим Сирадж ибн-Мусафар ат-Навфали, но он умер еще на Старой Земле. А вот его сын, Азиз ад-Дин Касим ибн-Сирадж…
— Погоди, — сказал Саймон, — не надо оглашать весь список. Пусть я рыжий тайяхатский сакс, но даже мне известно, что все предки эмира были светлоглазыми. А почему?
— Потому, — молвила Нази, лаская острым язычком его шею, — что эмиры наши происходят от самого пророка. А у пророка глаза были синими. Такими наградил его Аллах, чтобы он отличался от всех прочих арабов.
На сей счет у Саймона были большие сомнения, но выдержка его истощилась, и они с Нази перешли от истории к танцам. Или, если угодно, от теоретической генетики к практической. И занимались ею до утра.
А утром Саймон послал запрос на Колумбию, в Грин Ри-вер, в главную штаб-квартиру. Шалунья Нази могла верить в миф (имевший скорее всего местное происхождение) о синих глазах Мухаммада, однако Саймону требовалась точная информация, и он не сомневался, что ее получит. О пресветлом эмире в Грин Ривер наверняка располагали детальными данными. Ведь Абдаллах фактически был внештатным агентом ЦРУ — но, в отличие от штатных, жалованья не просил, а значит, работал из чистого интереса и по велению совести.
Аллах Акбар относился к весьма беспокойным мирам, и веское слово потомка пророка значило здесь не меньше, чем вся резидентура ЦРУ. Они как бы служили взаимным дополнением друг другу: эмир воздействовал речами, а если речи пропадали втуне, являлся кто-нибудь вроде Ричарда Саймона, с фризерной бомбой в кармане. Или с другими средствами убеждения.
После завтрака Саймон был доставлен в круглый зал на вершине самой высокой дворцовой башни. Поднимаясь туда в кабинке лифта в сопровождении пары почтительных слуг, он опять размышлял о том, что Басра не такой уж средневековый город: есть здесь лифты, но нет кастратов, есть пылкие красотки, но нет рабынь, и купальни греют не кострами, а самыми современными калориферами. Тут, в Басре, прогресс каким-то чудом соединялся с давними традициями, с установлениями старины, и уживались они вполне мирно — точно так же, как властитель Абдаллах и ЦРУ. Но Саймон знал, что прогресс, несомненно, важнее старых обычаев, что эти дворцы, сады, купальни с девушками и воины с ятаганами всего лишь ширма; отодвинь ее, и явится взору все тот же прогресс, станции Пандуса, компьютеры, роботы и космолеты. Это придавало Счастливой Аравии некий легкомысленный опереточный оттенок.