Селим!
Ричард замер, не успев захлопнуть рот.
С Селимом он общался только на помосте. Схватки с ним напоминали о тайятских лесах, подчиняясь знакомому с детства ритуалу: сперва оскорбления, потом бой, а после — подсчет трофеев, пусть не ушей и пальцев, так хоть синяков.
С Селимом он общался только на помосте. Схватки с ним напоминали о тайятских лесах, подчиняясь знакомому с детства ритуалу: сперва оскорбления, потом бой, а после — подсчет трофеев, пусть не ушей и пальцев, так хоть синяков. Синяки, конечно, на ожерелье не подвесишь, а с ушами Селим расставаться никак не хотел; но кроме этого недостатка все остальное Ричарда устраивало. Он был достойным соперником, этот турок, мастером из мастеров: кулак тяжелый, язык острый, реакция превосходна, запас ругательств неисчерпаем. Правда, Ричард не все понимал, так как Селим в боевом задоре выражался по-турецки, а турецкий совсем не похож на арабский. А если и похож, так что с того? В арабском, которому он научился у Курри, была сплошная лирика и никаких ругательств.
Но, кроме помоста, их с Селимом ничто не связывало. Большее разделяло:
Статус и возраст, привычки и жизненный опыт, происхождение и темперамент. И хоть оба они с несомненной и полной определенностью относились к племени двуруких землян, Ченга Нож или Читари — не говоря уж о Чочинге — были Ричарду роднее, чем этот хмурый тридцатилетний полевой агент с Сельджукии.
Селим снова ткнул его в бок.
— Пьешь, э?
— Еще пью, — подтвердил Ричард и в доказательство хлебнул пару глотков. В висках у него застучало, и ладошка Курри под рубахой вдруг сделалась горячей огня. Приятели тем временем приумолкли. Длинный Сильвер вконец отрубился, Квамо с Ковачем тоже казались осоловевшими, и только Анвер по прозвищу Карабаш, астраханский татарин с России, выглядел свежим, как майская роза. Весил он побольше Селима, а ростом не уступал Ричарду, что давало изрядный запас емкости.
— Пьешь, — повторил турок, оглаживая мощную шею. — А я слышал, ты мормон!
Разве мормоны пьют? Э?
Он уставился на Ричарда с каким-то нехорошим интересом, словно отыскивая точку, куда воткнуть клинок. Его смуглое мрачное лицо побагровело — верный признак, что он уже успел набраться и желает теперь поговорить по душам. «Ищет ссоры?…» — мелькнуло у Ричарда в голове.
Шевеля непослушными губами, он произнес:
— С-сегодня я п-православный. Когда я пью, я — п-право-славный. М-мормон я только ночью. Потому что м-мормо-нам разрешено м-многож-женство.
Анвер одобрительно ухмыльнулся, Курри заерзала у Ричарда на коленях, но Селим шутки не принял и, прищурившись, с пьяным упорством пробурчал:
— Врешь, кер огул! «Кер огул — сын глухого (тюрк.).» Мормоны спиртного не пьют!
— М-мусульмане тоже не пьют, — отпарировал Ричард.
Но с этим не согласился Карабаш. Правда, к мусульманам; он имел отношение косвенное, так как в России, согласно давним традициям, народ больше склонялся к атеизму и верил не в Аллаха и Христа, а в прогресс и устойчивый курс национальной валюты. Но предки Анвера были несомненно мусульманами. И, приподняв стакан, он возгласил:
— Все радости заветные — срывай! Пошире кубок счастью подставляй, Лишений наших небо не оценит, Так лейтесь песни, вина через край!
Селим с одобрением кивнул:
— Сам придумал, да?
— Нет, Хайям! А что сказано поэтом, то сказано богом! — Анвер опрокинул спиртное в рот, покосился на турка и, перейдя на русский, сказал Ричарду:
— Ты с ним поосторожнее, дорогой. Чего-то ему надо. Я так думаю, размяться хочет.
— Будет ему разминка, — пробормотал Ричард.
Чего-то ему надо. Я так думаю, размяться хочет.
— Будет ему разминка, — пробормотал Ричард. В голове у него шумело, и все неприятности этого дня вдруг навалились разом, будто поджидали где-то в темноте, чтоб прыгнуть и вцепиться ему в печенку. Он вновь увидел, как поднимает копье Цохани, только целился он почему-то не в Дика Две Руки, а в Наставника Чочингу, распростертого на земле, и это зрелище было так ужасно, что по спине Ричарда пробежали холодные мурашки. — Выпьем за моего Учителя, — сказал он, почти не заикаясь. — Пусть придет к нему смерть на рассвете! И пусть это случится не скоро!
— За Уокера пить не буду! — рявкнул внезапно оживший Ферди. — За рыжих не пью! Рыжие, они…
— Ты с-сам рыжий, — откликнулся Ричард. — Мы выпьем за Чоч… Чочингу… за моего Нас-тавника-тай… за мудреца и великого воина… — Он вдруг почувствовал, что выговаривает имя Наставника с трудом, будто губы оледенели.
— Э! — Селим задумчиво поскреб щеку. — Тай, говоришь? Слышал я о них! А что слышал, э? Дикари с четырьмя лапами, любят жрать мормонышей! Правда, нет? — Он выпятил челюсть и, не дожидаясь ответа, поинтересовался:
— А этот Чоч — он кто такой?
— Чоч — с-сын Чоч-инги, — пояснил Ричард, едва сдерживаясь. — За него мы тоже выпьем… потом… он тоже великий воин… и Шнур его свисает до колен…
Селим открыл рот и вдруг расхохотался.
— Клянусь Пророком! Шнур до колен, говоришь? Выпить надо, говоришь? Ну и дела! Мормон пьет за людоеда! — Он добавил что-то на турецком — что-то длинное и явно непечатное. — Чоч, ха! Чочинга! Четырехпалые обезьяны! И как они тебя не сожрали, э? Вот за это стоит выпить!