— Хорошо, — откликнулся Чоч и огладил свое ожерелье. Диски из черепов Звенящих Вод были совсем еще свежими — как и фаланги пальцев, добытых в схватках с кланами Расщелины и Оврага. — Если ты не ошибся, отец, — а я не помню, чтоб ты ошибался хоть однажды, — этот ко-тохара станет великим воином, из тех, кому светят Четыре звезды и кто умирает на рассвете.
— Станет, — подтвердил Чочинга, лаская шею своего питона, — станет. Но не в наших лесах!
На лице Чоча отразилось недоумение.
— Думаешь, он…
— Он уйдет. Он не останется с нами, как брат мой Саймо, убивший воинов Звенящих Вод — тех, что убили Чу, моего умма и твоего отца. Но он — наш! Он — тай, хоть прожил в Чимаре втрое меньше Саймона. А Саймон так и не сроднился с нами.
Чочинга смолк, задумчиво кивая в такт каким-то своим мыслям. Чоч, подождав приличное время, решился нарушить тишину.
— Прежде ты не говорил мне этого, отец.
— Прежде ты был слишком молод, сын. Но близится время, когда я, сделав каждому родичу Прощальный Дар, уйду в Погребальные Пещеры, а ты поселишься здесь и будешь новым Наставником. Наставник же должен понимать людей и знать, как из помыслов и побуждений рождаются поступки. Вот брат мой Саймон Золотой Голос,… Что сказать о нем — сильный человек, забравший жизнь у многих, — не сохранят его Четыре камня и Четыре звезды! Но пришел он к нам в зрелых годах, а потому остался человеком с Правобережья остался им, и будет им, и умрет им! Он понял, зачем мы спускаемся в лес и убиваем, — понял, но не принял этого. И потому, свершив положенное, остался в Чимаре и спрятал свой Шнур Доблести под циновкой.
— А Две Руки, его сын? — спросил Чоч, внимавший родительской мудрости с должным усердием и почтением.
— Вот ученик мой Две Руки… — неторопливо молвил Чочинга. — Что же сказать о нем? Он не взял еще крови и жизни ни у кого, кроме хищного зверя… Но он пришел к нам юным, как бутон цветка, и распустился тот цветок в моих ладонях. И хоть он уйдет от нас, он — тай! Он тай, и будет им, и умрет им! Ибо понятно ему многое, о чем не ведает брат мой Саймон, его отец.
— Что же? — спросил Чоч, морща лоб в раздумье. Чочинга усмехнулся.
— Например, прелесть наших девушек… А теперь он должен познать мужскую силу, изведать вкус победы и стать воином.
— Например, прелесть наших девушек… А теперь он должен познать мужскую силу, изведать вкус победы и стать воином. Просто воином, сын мой, — великим он будет в ином месте, коль доживет до твоих лет и сохранит свои уши и пальцы. — Чочинга сделал паузу и покосился на Шнур Доблести, висевший на овальном щите. — Ты, Чоч, мой сын, и ты был лучшим из моих учеников. Ты знаешь, что воин должен биться мечом и копьем, рубить секирой, метать ножи и стрелы и погружаться в транс цехара, должен висеть на дереве, пока Небесный Свет, поднявшись над горами, не спустится в лесную чащу, должен ведать все Тринадцать Ритуалов и пути всех кланов… Но ты знаешь, что это — не главное. А что — главное? Что? Ответь, сын мой.
— Воин должен убивать!
Чоч стукнул кулаком о колено, и, будто в подтверждение этих слов, раздался негромкий свист изумрудного питона.
— Я хорошо учил тебя, — с довольной улыбкой произнес Чочинга. — Воин не боится крови, воин умеет убивать! Каждый тай из молодых, идущих в лес, вскоре узнает об этом. И я говорю: пусть Две Руки научится убивать, пусть кровь не высохнет на его клинках и пусть его Шнур Доблести свисает до колен!
Снова наступило молчание, и длилось оно столько мгновений, сколько нужно бойцу, чтоб метнуть в цель четырежды четыре ножа. Затем Чоч произнес:
— Ты очень заботишься об этом ко-тохаре… Почему отец мой?
Наклонившись, Чочинга положил верхнюю пару рук на мощные плечи сына.
— Пока уши твои на месте, внимай и запоминай — ибо наступит время, и ты возвратишься из леса к женам своим и умма Чулуту, повесишь свое ожерелье на щит, прислонишь к стене копье и сядешь здесь, на циновке Наставника. А Наставник, как я говорил, должен понимать людей, и первым из них — себя самого. Подумай же, сын мой, что ищем мы, к чему стремимся, путешествуя из тьмы во тьму, из материнского лона в Пещеры Погребений? Все просто, так просто! Для женщин дороги любовь и дети, для мужчин — почет и слава. Где ищет их молодой воин? В лесу, и слава его — убитые враги и враги побежденные, коим даровал он жизнь, отрезав палец или ухо. Но когда воин стар и мудр, когда потерял он счет убитым врагам, когда ожерелье его волочится по земле, в чем его слава? В чем гордость его и почет? В учениках, сын мой, в его учениках!
Придет день, и Две Руки вернется в Правобережье — а может, ему суждено пройти другой тропой, из тех, что ведут к Искрам Небесного Света… Кто предскажет сейчас его судьбу? Он вернется в свой мир и будет жить со своими людьми, но будет меж них тенью ветра, разящим клинком — самой высокой травой среди трав, самой быстрой змеей среди змей, Самой могучей птицей среди птиц. И удивятся люди, и спросят: почему ты таков? И он ответит: потому, что старый тай Чочинга был моим Наставником… Есть ли большая слава для меня? И больший почет?
Он смолк.
Чоч, крепко стиснув широкие отцовские запястья, всмотрелся в лицо Чочинги, свел на переносье густые брови и произнес: