Когда Саймон закончил с едой, Абдаллах воздел руки к небесам и пробормотал молитву. Не слишком долгую; цитируя наизусть Коран, он тем не менее особой религиозностью не отличался.
— Прими еще раз мою благодарность, Ришад. Я уж боялся, что эти потомки ослов затеют драку у самых моих границ…
Эмир был человеком весьма образованным и превосходно знал английский. Но с Саймоном он общался лишь на арабском, называя его не Ричардом, а Ришадом и всячески это подчеркивая. Имя считалось почетным и значило «Истинный путь». Саймон подозревал, что обязан такой благосклонностью черноглазой Куррат ул-Айн. Она обучила его не только языку, но и правилам вежливости, а в результате он покорил сердце эмира одной лишь фразой, традиционным приветствием «ва Мухаммад сафват Аллах мин халкихи ва мустафа-ху» «Ва Мухаммад сафват Аллах мин халкихи ва мустафаху — Мухаммад лучшее из творений Аллаха и избранник его (ар.
Саймон подозревал, что обязан такой благосклонностью черноглазой Куррат ул-Айн. Она обучила его не только языку, но и правилам вежливости, а в результате он покорил сердце эмира одной лишь фразой, традиционным приветствием «ва Мухаммад сафват Аллах мин халкихи ва мустафа-ху» «Ва Мухаммад сафват Аллах мин халкихи ва мустафаху — Мухаммад лучшее из творений Аллаха и избранник его (ар.).». Припомнив этот эпизод из первой их встречи, Саймон подумал — на сей раз на русском: «Встречают по одежке, провожают по языку».
— Мне бы хотелось, — произнес Абдаллах, — чтобы ты стал моим гостем на несколько дней. Во-первых, ты — благой пример для моих непутевых племянников, которым смелость и дерзость заменяют разум. Во-вторых, я покажу тебе свои сокровища, нечто прекрасное и чудесное, а созерцание чудес, как утверждают поэты, возвышает душу и тешит взор… Ну, а в-третьих, — синие глаза эмира лукаво блеснули, — в-третьих, кроме Нази, есть еще Айша, Махрух, Дильбар и все остальные. Я надеюсь, ты не обидишь ни одну из девушек?
— Не обижу, — согласился Саймон, — если шеф позволит мне остаться. А о каких сокровищах ты говоришь, амир ал-муминин? О золоте? О самоцветах? О быстрых скакунах? Или о прекрасных рабынях?
Усмехнувшись, эмир небрежно повел рукой.
— Ха! Ты слишком увлекся своей ролью, Ришад, — ролью гостя во дворце халифа ар-Рашида… Но времена сейчас другие, и я не сказочный халиф, чтоб хвастать золотом, рабынями и скакунами. Я покажу тебе мою коллекцию.
— Коллекцию чего, амир ал-муминин?
— О том, сын мой, ты узнаешь завтра.
С этими словами Абдаллах хлопнул ладонью о ладонь, и под одной из арок возник туманный силуэт Масрура, четвертого из эмировых племянников. Туманным он был потому, что одежды его сияли золотом, кинжал и сабля, усыпанные бриллиантами, затмевали солнечный свет, а на груди позванивали все ордена и медали, какие только нашлись в Счастливой Аравии и сопредельных странах. Этот рослый тридцатилетний щеголь с пышными усами был красив, глядел орлом, но произвел на Саймона неприятное впечатление своей заносчивостью и чванным видом. Глаза у него были черными, и Саймон не без тайного злорадства решил, что этот племянник не унаследует трон ад-Динов. По-настоящему звали его вовсе не Масрур, но царственный дядюшка иначе к нему не обращался. Конечно, Азиз ад-Дин Абдаллах не был халифом ар-Рашидом и не правил в Багдаде, но у него были Басра и свой эмират. И он желал, чтоб визирь отзывался на имя Джафара «Джафар Бармакид-визирь, аМасрур-меченосец и охранник Харуна ар-Рашида; оба — персонажи сказок «Тысячи и одной ночи». Масрур по совместительству выполнял обязанности палача.», а начальник личной стражи — на имя Масрура. И все исполнялось по его желанию.
Как показалось Саймону, щеголь Масрур не столько командовал охранниками (там были свои опытные офицеры), сколько находился у дяди на побегушках. Вот и сейчас, расправив широкие полы джуббы, Абдаллах поднял руку, метнул на племянника пристальный взор и важно, неторопливо произнес:
— Во имя Аллаха! Ты, Масрур, отправишь послание нашим друзьям на Колумбии.
За моей подписью, разумеется. Сообщи, что наш гость исполнил все, что ему повелели, и исполнил самым наилучшим образом. Еще сообщи о моей покорной просьбе: я желаю, чтоб он провел десять дней в моем дворце. Все!
«Вот так, — подумал Саймон, — покорная просьба и — «я желаю, и все!»
Хорошо быть эмиром, черт побери!»
Масрур поклонился, бросив на Саймона испепеляющий взгляд, — кажется; их неприязнь была взаимной.
Он повернул было к дверям, но Абдаллах снова поднял руку.
— Подожди! Передай Салиху, что наш гость вечером совершит омовение. В Большой Купальне, с почетным караулом у дверей. Пусть Салих подготовит девушек, цветы, фрукты, благовонные масла и напитки. Первой танцевать перед гостем будет Нази.
Масрур снова поклонился, помрачнел, бросил на Саймона еще один угрюмый взгляд и вышел вон. А Саймон, потягивая шербет, стал размышлять о влиянии прогресса на традиции, обычаи и средневековые нравы. Вот хотя бы этот Салих аль-Ямани… Он надзирал за гаремом эмира и девушками-плясуньями, а значит, считался главным евнухом. Именно считался, однако евнухом, разумеется, не был. Была у него супруга, и не одна, и даже не только супруги, но и любовницы, так что Салих мог постоянно обогащаться новым опытом, передавая его одалискам эмира. Конечно, в теории; при исполнении служебных обязанностей он глотал импотекс, крохотный синий шарик с белой полоской, и вырубался на сутки. Это средство, запатентованное «Секси Мэдисин» полтора столетия назад, пользовалось колоссальным спросом в Мусульманских Мирах.