Мистер Скрибблер выдавил из себя некое подобие улыбки, но улыбка получилась натянутой, окрашенной меланхолией смирения. Он сложил руки на груди, устремил взгляд на поверхность стола и несколько минут глядел в одну точку. Похоже, он пытался примириться с целым роем противоречивых эмоций, сортируя их и классифицируя, одни — сохраняя, другие — отбрасывая, однако все удерживая на расстоянии, точно философ, размышляющий о безрассудствах человеческого рода. Прошлое — это прошлое, сказала Лаура; сейчас ему должно научиться принимать будущее. В глубине души, вне всякого сомнения, он был счастлив за девушку, однако за такое счастье приходится платить дорогую цену.
А как же чувства малютки Фионы? Или ее мнение в расчет не принимается? Что бы тут ответила она? Ах, сдается мне, взрослые всегда все знают лучше. «Детям — ириски, игрушки и книжки», — разве не так поют коробейники?
— Мне пора идти, — проговорила Лаура, поднимаясь на ноги и беря перчатки и капор. Ее слегка пошатывало. «Как это жестоко, — зашептал ей на ухо укоризненный голос. — Как это ужасно, ужасно жестоко!»
Лаура пригнула голову, отбросила назад локоны, надевая капор — и при этом нечаянно обнажился шрам, что тянулся за ухом, вниз по шее, и исчезал под воротником платья. Безобразный, устрашающий рубец; точно извилистая река со множеством притоков, петлял он по ровным, белоснежным равнинам кожи. Мистер Скрибблер отпрянул — хотя видел этот шрам далеко не в первый раз — и еле слышно охнул; губы его сложились в форму исполненного ужаса «О». Нет, он не забыл о существовании кошмарной отметины, просто со временем жуткое впечатление отчасти сгладилось, и теперь при виде нее клерк испытал глубочайшее потрясение.
Гостья подняла руку, натягивая перчатку, и взгляду открылся еще один шрам — охватывавший запястье и тянувшийся вверх по руке. Этот рубец во всем походил на первый, вот только был не так заметен, поскольку по большей части прятался в рукаве жакета.
Видя реакцию мистера Скрибблера, Лаура завязала ленты капора и подняла глаза на собеседника.
— Видите, прошлое ставит на нас свою метку, — промолвила она.
Мистер Скрибблер, во власти переполняющего его горя, сам не знал что предпринять. Не в силах думать, не в силах говорить, не в силах измыслить, как загладить свою вину перед несчастным созданием, стоящим перед ним, не в силах даже двинуться, он был как во сне: словно сквозь туманную дымку видел, как Лаура надела плащ, видел, как открылась дверь, видел, как девушка, не произнеся ни слова, переступила порог — и исчезла.
Угрызения совести причиняют немалую боль, и в последующие за тем мгновения мистер Скрибблер сполна испил муку этой пытки. Он тупо глядел на дверь, за которой скрылась Лаура. Прошла минута, затем вторая… Ушла? Она в самом деле ушла? Клерк не помнил. А была ли она вообще или это и впрямь только сон?..
Мистер Скрибблер пришел в себя от пронзительного свиста ветра, просачивающегося внутрь сквозь щели рамы. Клерк шагнул к окну и придирчиво оглядел мир с высоты, скрестив на груди руки и сдвинув брови, из надежного убежища собственной квартирки над Свистящим холмом.
Примерно так же ежедневно озирал он со своего высокого табурета обширную юдоль права «Баджера и Винча». Вознесенный над суетой, отчужденный и безучастный — будь то по стечению обстоятельств или намеренно, сказать не могу, — он смотрел на мир свысока, издали, не принадлежа ему и в то же время в безопасности от его посягательств.
Безопасность. Почему безопасность должна быть его уделом, а не ее? Что он такого сделал, чтобы безопасность заслужить? Свою собственную безопасность он обеспечил тем, что поставил под угрозу ее жизнь, и с самыми ужасными последствиями. А остальные двое, те, что были столь ему дороги — и погибли? Имеет ли он право обезопасить себя от мира, если не позаботился должным образом о них?
Схватив целый ворох разрозненных листов почтовой бумаги — все, что подвернулись под руку, — мистер Скрибблер бросился к столу и плюхнулся на стул. И принялся лихорадочно писать — на лицевой стороне листов и на оборотной, снова и снова выводя одно?единственное слово, что, на его взгляд, отражало ключевое свойство его характера, итог его существования, самую суть его бытия. Снова и снова, без перерыва, одни и те же буквы стекали с пера на бумагу, заполняя свободное место тем самым словом, что, раз и навсегда, в полной мере описывало, что это такое — быть Ричардом Скрибблером.
Словом «ТРУС».
Устав от этого небольшого упражнения, клерк порвал листы на сотню мелких клочков и подбросил их в воздух. Тяжело опустившись на стул, он в мрачной задумчивости уставился на поверхность стола, рассеянно теребя и пощипывая губу большим пальцем и указательным.
Что делать теперь? Как исправить безвыходную ситуацию? Никогда еще человек не оказывался в положении настолько отчаянном! Дни его жизни покатятся один за другим, как прежде, но отныне и впредь дни эти пусты и бессмысленны. Неужто тут и впрямь ничего не поправишь, неужто все бесполезно?
Мистер Скрибблер резко встряхнулся, пробуждаясь от грез. Схватив один из немногих оставшихся листов, он засунул перо в волосы и выбежал из комнаты.