Повернувшись запачканной спиной к судебным исполнителям, поверенный устремился в дом. Некомпетентный кучер, прислонившись к карете, сердито нахмурился и проводил его взглядом, не сулящим ничего доброго.
Мистер Хикс угрюмо оглянулся на своих подручных.
— А ведь все шло так гладко да споро, — посетовал он.
Чугунный Билли согласно закивал; мистер Пилчер покуривал трубочку, наслаждаясь солнцем. Легкомысленный мистер Рук и его рапира не отозвались ни словом. Что до кучера, ему явно не давала покоя некая мысль.
— Ну и где ж те треклятые коты? — проворчал он, с досадой хлопнув шляпой по бедру. — Где ж те треклятые коты, когда они тебе потребны?
Глава XI
Черный корабль
На заре, в тот самый час, когда Самсон Хикс и его отряд судебных исполнителей пробирались по безлюдному ущелью на пути к вырубкам, древний Солтхед пробудился ото сна.
Поднимается солнце, старинный университетский городок стряхивает с себя дрему, позевывает, щурится, глядит на белый свет, одобряет то, что видит (в кои?то веки!) — и решает вставать. Ни следа тумана, что напитал бы сыростью утренний мир и заполнил бы крутые, узкие улочки промозглыми испарениями, — и это превосходно, решает город.
Бодрящий кристально?ясный рассвет взмывает над крышами домов, заглядывает в палисады и садики, в сумеречные четырехугольные дворы и бесчисленные кривые проулки. Хрусткий белый иней, прощальный сувенир ночи, окутал величественные фронтоны и изогнутые трубы, древние деревянные стены и холодный серый камень. Иней поблескивает на солнце, милуя и нежа сонные лики особняков и меблированных комнат, конюшен и каретных дворов, и лавки, торгующие готовым платьем. Столь же безоблачно смотрит рассвет сверху вниз на конторы, на длинный темный остов долговой тюрьмы, столь же безоблачно взирает на почтенные тисы церковного кладбища, что на протяжении всей ночи несли торжественное бдение над теми кто, в отличие от солнца, сегодня уже не восстанет.
А среди протяженных нагорьев в дальнем конце города иные часовые несут бдение над древним Солтхедом: здесь воздвиглись семь головокружительных утесов — дикие остроконечные скалы, припорошенные свежевыпавшим снегом, выделяются на фоне неба точно превратившиеся в гранит воины.
Немые, бессмертные, стоят они на страже над эстуарием, на изрезанных склонах которого цепляется за жизнь город.
У подножия ближайшего из утесов пролегает каменное русло Солта. Переброшенный через реку изящный цепной мост соединяет две части города. Тут же — превосходный дом смотрителя, а ниже — доки и омываемые волнами дамбы, полукругом опоясавшие гавань. Там в укрытии стоит на якоре рой суденышек, а позади них, вдоль верфи, выстроились пакгаузы, судостроительные и судосборочные заводы, стапели и корпусообрабатывающие цеха, шлюпочные мастерские, моряцкие таверны и шаткие прибрежные развалюхи.
Дует резкий соленый ветер; в воздухе слышен шум моря, мерный, монотонный рокот волн. О море, море! Не охватишь взглядом эту бескрайнюю, нетленную и вечную водную гладь, раскинувшуюся под лучами солнца. С приходом дня мириады голосистых разновидностей морских птиц оживают к бурной деятельности: в небе, закладывая головокружительные виражи и петли, носятся чайки, бакланы стерегут свои гнезда высоко в скалах, у кромки воды суетятся кулики, пеликаны скользят над самой поверхностью или камнем падают в волны, прибрежные галки роются в песке, ища, чем поживиться.
В этот самый день — собственно говоря, в то самое время как Самсон Хикс и его сподвижники разоряли стойбище мастодонтов — за волнорезами замаячило нечто. Вот оно скользит ко входу в гавань — загадочное, смутно напоминающее птицу — и, вырастая в размерах, приобретает очертания трехмачтового парусного корабля. Итак, это вовсе не птица опустилась на воду, это бриг, торговое судно, только грот?мачта у него шатается, а такелаж превратился в беспорядочную мешанину из рангоутов, спутанных канатов и поломанного снаряжения.
Корабль обрызган пеной; с лееров и фальшборта, сочась влагой, свисают липкие нити морского мха. Разбитый обрубок — вот и все, что осталось от фок?мачты. Черная краска на бортах вздулась пузырями и облупилась, позолота потускнела, точно от долгого пребывания под водой. Бушприт сорвало и унесло прочь; разбитый утлегарь раскачивается на ветру. На корме, там, где некогда развевался гордый флаг, торчит одинокий флагшток.
Корабль кренится под ветром, белопенные брызги каскадами окатывают нос. На заваленной мусором палубе невозможно различить и следа присутствия команды. Бриг рывками скользит вперед, надсаживаясь и поскрипывая, — и тут в левом его борту у самой ватерлинии обнаруживается нечто весьма примечательное. Вон оно, вон, смотрите! Пробоина в корпусе, огромная разверстая дыра в обрамлении треснувших, расколотых шпангоутов, сквозь которую видны контуры внутренних отсеков. Море, как ни странно, словно шарахается от этого изъяна: вместо того чтобы хлынуть внутрь и затопить корабль, вода потоком вытекает наружу. Ни балласта, ни такелажа, ни команды, зияющая брешь в борту — и тем не менее корабль плывет!
Судно минует волнолом, затем, оказавшись где?то на середине гавани, на виду у всего города ложится в дрейф и останавливается, точно на якоре. Однако никаких якорей в воду не бросали, да их ни одного и нет. Похоже, судно вознамерилось здесь остаться: волны бьют в его борта, рассыпаясь пенными брызгами, заливаются в пробоину и вытекают обратно.